Vita Nostra

Сашка открыла самую последнюю страницу. Сконцентрировала взгляд на белом треугольнике в центре и задержала дыхание.

Три точки исчезли. Несколько секунд Сашка висела в черноте, абсолютной, как тишина в наушниках Стерха. А потом из черноты проступил — выпрыгнул, выступил — город, окруженный высоченной стеной до неба.

Теперь Сашка видела его в мельчайших, подробнейших, реальнейших деталях. Город был угольный, аспидный. Чем-то похожий на Торпу, но — совершенный. Сашка почувствовала мрамор под босыми ногами, хотя стояла в тапочках на линолеуме, Сашка почувствовала струи воздуха, холодного и теплого, на лице. Запах дыма от горящих сосновых дров. Прохладный камень, и нагретый камень, гладкий и шероховатый, высокие стены, узкие окна, шпили в небо…

Сашку охватила радость. Она огляделась, запрокинув голову; она захотела забрать этот город себе. Включить в себя, сделать своей частью. Она раскинула… нет, не руки. Она распахнула себя и вдруг начала расти, расти, вздуваться, и втягивать очертания, запахи, фактуру камня. И там, где Сашка дотягивалась до города — он переставал быть аспидно-черным и делался мягко-серым, как на старинной фотографии.

На краю видимости метались крестики-насекомые. Сейчас они казались такими незначительными, что Сашка не обращала на них внимания. Она присваивала себе жизнь и радость; присваивала вот этот дым, и этот изгиб крыши, блестящий, будто под дождем, этот клочок тумана, этот величественный шпиль… Чем больше она забирала себе — тем сильнее разгоралось ее нетерпение. Она знала, что не остановится, пока весь город не станет такой же частью ее, как ладони, подбородок, волосы…

Но, когда она втянула в себя ратушу — та вдруг раскололась, раскрылась, будто цветок, и из ее нутра на Сашку глянуло чудовище, подобного которому она не видела никогда, нигде, ни в каких кошмарах.

Сашка отпрянула.

Чудовище медленно выбиралось из расколотой башни. Меняло форму, пульсировало, растекалось, но Сашка видела только глаза. Неподвижные. Мутноватые. Глядевшие на Сашку, и больше ни на кого.

И, встретившись с ними взглядом, Сашка всей кожей ощутила то, что до нее много раз понимали другие. Существу безразлично, что ее кто-то любит. И что она кого-то любит. И что у нее было детство, и она плескалась в море; и что у нее на старом вязаном свитере вышит олень. Много было таких, кем-то любимых, носивших в кармане ракушку или пуговицу, или черно-белую фотографию; никого не спасли ничьи воспоминания, никого не защитили слова и клятвы, и те, кого очень любили, умерли тоже.

Сашка оцепенела.

Разросшаяся, вместившая в себя полгорода, она смотрела, как надвигаются на нее мутные пристальные глаза. И, когда до чудовища оставалось всего несколько шагов — или секунд, — она вдруг вспомнила, что стоит в своей комнате в общежитии, вспомнила, что смотрит на «фрагмент» и может еще спастись.

Она упала назад. Опрокинулась. Сильно ударилась затылком, так что зазвенело в голове. Свалился с грохотом стул, за который она, оказывается, держалась одной рукой; через мгновение, будто помедлив, со стола соскользнул альбом и лег на полу, разбросав черные страницы.

— Ай!

— Мамочки!

— Да что же такое!

— Что ты делаешь! Скотина! Дай поспать!

Переждав боль, Сашка поднялась на локте. Увидела собственные домашние тапочки в разных концах комнаты. Слой пыли на плинтусе. Осколок чашки под кроватью, чашки, разбившейся месяц назад. Над головой вопили в два голоса Вика и Лена, в стену ударили чем-то тяжелым соседи.

Тикали часы. Если им верить, с момента, когда Сашка поднялась с постели, чтобы глянуть в черный альбом, прошла ровно одна минута.

* * *

— Вы на втором курсе! Не на первом! Вы делаете такие вещи, Александра, что… у меня просто нет слов!

Никогда в жизни она не видела Стерха разъяренным. Он метался по четырнадцатой аудитории, и как показалось Сашке, едва сдерживался, чтобы не пинать стулья.

— Но вы ведь мне дали этот альбом…

— Я его дал вам раньше! Когда вы были в другом статусе! Понимаете?! Этот альбом вообще не для вас… Моя ошибка, надо было сразу же забрать… Но кто знал, что вы полезете в сотый фрагмент?!

— Я не знала, что нельзя. Простите меня, пожалуйста.

Стерх остановился перед ней:

— Ладно. Ладно, будем считать, что и вы и я равно виноваты в том, что случилось. Больше, пожалуйста, никакой самодеятельности. Выполняйте только те задания, которые даю я, и вовремя! Не раньше, не позже.

— Да. Я обещаю. Только я хотела спросить…

— Спрашивайте, — казалось, горбун немного остыл. Или, по крайней мере, взял себя в руки.

— Это… которое было там… что это?

Горбун уселся за преподавательский стол:

— А вот это, Александра… Вам рано знать. Незачем. Узнаете на экзамене.

* * *

Она опоздала на право. Постучала посреди лекции и попросила разрешения войти.

— Александра, вы пропустили четыре занятия подряд. Месяц. Спасибо, конечно, что вы почтили меня вниманием, опоздав всего на полчаса… Но как вы собираетесь сдавать экзамен?