Vita Nostra

Сашка, почти не думая, разломила книгу наугад — открыла на первой попавшейся странице: «Универсалии, согласно номинализму, это имена имен, а не сущности или понятия…»

И эта фраза тоже не имеет смысла, разочарованно подумала Сашка. Вообще, если долго повторять одно слово — «смысл, смысл, смысл» — оно распадается на звуки, становится таким же информативным, как журчание воды в фонтане, и…

Она взялась за голову. Со мной что-то происходит, призналась себе. Может быть, я схожу с ума. В конце концов, и второкурсники, и третьекурсники очень похожи на сумасшедших. Странности… иногда физические уродства… как они замирают, глядя в одну точку, или промахиваются мимо двери, входя на кухню, или «застревают» посреди простого движения, будто заржавленные механизмы… Иногда, конечно, они говорят разумно, шутят остро, бывает, что неплохо поют…

…

«Истоки номинализма восходят к античности. Его первые представители в ранней античности — Антисфен из Афин и Диоген Синопский, противники „мира идей“ Платона…»

В коридоре послышались тяжелые шаги и, прежде чем Сашка успела вернуться в постель, дверь распахнулась.

Снаружи, в коридоре, горел свет, а в комнате было темно, поэтому Сашка увидела черный, будто картонный силуэт взъерошенной, расхристанной девушки. А Лизе — Сашка знала — увиделось приведение в ситцевой ночной рубашке, пугливо замершее посреди комнаты на полпути в кровать.

— А ты не спишь, — сказала Лиза.

Сашка не могла говорить, да и не хотела. Юркнула в постель, отгородилась от Лизы одеялом. Услышала, как хлопнула дверь. Оксана засопела во сне, но не проснулась.

Повернулся ключ в замке. Лиза, нетвердо ступая, подошла к окну. Сашка услышала, как щелкнула зажигалка.

— Знаешь, — сказала Лиза задумчиво, — мне ведь плевать, что ты обо мне думаешь. Что там за мысли в твоей головенке. Я занималась в танцевальном ансамбле… Пришел он… Показал монетку. Сказал: запомни этот значок, не нолик, а этот, другой. К тебе подойдет незнакомый мужчина и покажет этот знак, тогда ты должна будешь идти с ним без вопросов и выполнять его капризы. Тоже без вопросов. Я, говорит, невозможного никогда не требую. На следующий день Лешку моего забрали якобы за убийство… Он того чувака даже не знал, даже не видел ни разу, а тут баллистическая экспертиза, и свидетелей подогнали… Пистолет Лешка купил… с рук… Говорил: у меня такая девочка, надо охранять… И вот подваливает ко мне лось, лет сорока, здоровый такой, и тычет значок этот.… И я с ним иду, как овца. На утро меня рвет деньгами. А еще через два дня Лешку отпускают, родители его отмазали, или что, но и свидетели, и пистолет этот проклятый исчезают, будто корова языком… Хорошо отмазали. Я-то знаю, что он никогда не стрелял из этой пушки, только по бутылкам в лесу… Лешка живой и на свободе. А эти, разные, приходят ко мне каждый месяц. Тычут под нос значок. И я ложусь под них без вопросов, а наутро меня рвет деньгами, а Лешка рядом и что-то чует… Танцы свои я бросаю, какие уж танцы. Лешка бросает меня. А он… говорит: я не требую невозможного…

Сашка давно уже высунула нос из-под одеяла. Комната полна была запахом перегара и сигаретного дыма, Оксана спала (или притворялась, что спит), резкий свет фонаря лежал на подоконнике, высвечивал половину бледного лица сидящей на краю девушки.

Метался красный огонек сигареты. Выписывал петли.

— Молчишь? Молчи… У меня что, на лбу написано? Почему они ко мне липнут, а к тебе — нет?

Сашка молчала.

— Значит, я его любила, — сказала Лиза неожиданно трезвым, резким голосом. — Значит, любила, если ради него… А-а, что теперь. У меня еще брат есть младший. Бабушка есть, старенькая. Есть крючок, за который зацепить… у каждого есть крючок… Но почему он сказал, мол, не требую невозможного? Мне уже значок этот сниться стал, — сигарета дрогнула, описывая в воздухе округлые линии. — Я уже от мужиков шарахалась, ото всех. Лешка уехал куда-то, телефон не оставил… А он говорит — «Я не требую невозможного!» А пропади оно все!

И, вдруг рванув на себя окно, Лиза перевалилась через подоконник и исчезла внизу.

* * *

Куча листьев, сырых, липучих, тянулась вдоль палисадника и в пике своем достигала метров полутора. Отряхивая джинсы, Лиза выбралась из шелестящей груды, оглядела ладони. Ощупала поясницу.

Сашка молчала. Она так и выскочила на улицу — в ночной рубашке, едва успев сунуть босые ноги в кроссовки.

Половина окон светилась, половина — нет. Гремели, заглушая друг друга, сразу два магнитофона. Кто-то танцевал на столе, тень металась по задернутым шторам. Девушки, летающие из окон либо бегающие по улицам в ночных рубашках, никого не удивляли и ни у кого не вызывали интереса.

Лиза ругалась сквозь зубы — жалобно и грязно. Вокруг на улице не было никого, кто посмеялся бы, удивился или пришел бы на помощь, только Сашка стояла, гадая, подать однокурснице руку или это будет расценено как оскорбление. В этот момент по замершим в безветрии липам прошелся резкий порыв, дождем полетели листья, звезды на секунду исчезли, а потом загорелись снова.