Витающие в облаках

Я на самом деле не ожидала наткнуться на профессора Кузенса у него в кабинете — в это время он должен был читать лекцию по трагедии мести. Вместо этого он рылся в своем шкафу с бумагами. Он, кажется, был настроен еще игривей обычного — смеялся чему-то своему, вытягивая ящики и выворачивая на пол бесконечные вороха ксерокопированных расписаний и методических пособий. Я напомнила ему, что он должен читать лекцию, и он изумленно поглядел на меня и сказал: «Правда?!» — таким тоном, словно чтение лекций было для него неслыханным делом.

Я предложила помочь ему искать то, что он ищет, но это, кажется, развеселило его еще больше.

— Я сам не помню, что ищу, но не беспокойтесь — когда найду, я вспомню. — Он пытливо взглянул на меня. — Чем могу служить? Вы меня искали?

Я сказала, что пришла написать ему письмо, и он безумно замахал руками в сторону своего стола:

— Конечно, дорогая, конечно. Пишите.

Я почему-то решила, что это будет проще всего, скользнула за стол, вытащила блокнот и начала писать.

На столе у профессора царил беспорядок и валялись бумажки, которые он писал сам себе угловатым почерком: «Купить рыбу!», «Найти перчатку!», «Послать письмо!».

— Жаль, что она блудница! — внезапно воскликнул он ровно в тот момент, когда мимо открытой двери по коридору прошла Марта Сьюэлл.

Марта посмотрела на профессора взглядом, в котором не читалось абсолютно ничего. Профессор помахал ей рукой.

— Я про это должен был читать лекцию, да? — спросил он у меня.

— Да.

Он покаянно вздохнул.

— Я тоже прогуляла, — сказала я в слабой попытке его утешить.

Он сделал беспомощный жест и снова нырнул в свои бумаги, что-то бормоча (это звучало как «абра-швабра-кадабра, тра-ля-ля»), а потом побрел в коридор, зовя Джоан карикатурно беспомощным тоном, — он так пытался подлизаться к ней, но на самом деле этот тон приводил ее в бешенство. Когда профессор ушел, я оставила свое письмо у него на столе, прислонив между «Сходить в „Драффенс“!» и «День рождения Джоан!» и незаметно прикарманив «Проверить рефераты и выставить оценки!».

Появление Марты было для меня ударом, так как я собиралась прогулять ее семинар по творческому мастерству, который начинался в два часа. Теперь, раз она меня увидела, придется идти. Я подняла взгляд и вздрогнула, увидев в дверях Ватсона Гранта.

— Боже, что с вами случилось? — воскликнула я.

Голова у него была перевязана, а глаз подбит. Из-за этого Грант казался мужественней, чем на самом деле.

— Меня ограбили, — уныло сказал он. — Сотрясение мозга. Повезло, что в живых остался.

Тут вернулся профессор Кузенс, неся чашку чаю производства Джоан.

— Боже милостивый, что с вами случилось? — вскричал он при виде Гранта.

Грант Ватсон объяснил.

— Негодяи подстерегли вас в темном переулке, а? — Профессор предложил Гранту Ватсону мятную конфетку, но тот отказался. Профессор задумчиво продолжал: — Сотрясение… У меня однажды тоже было сотрясение. Во время Великой войны… ну, какой-то войны, во всяком случае. Я пролежал без сознания почти час. А когда проснулся, ничего не помнил, даже не знал, кто я. Впрочем, теперь мне кажется, что это даже приятно. Tabula rasa, чистый лист. Начать жизнь заново.

Профессор с сожалением вздохнул.

— Но сейчас-то вы знаете, кто вы? — спросил Ватсон Грант — пожалуй, чуть резче обычного.

Профессор задумался:

— Ну, во всяком случае, я знаю, кем себя считаю.

Что до меня, я — Эвфимия Стюарт-Мюррей. Последняя в своем роду. Моя мать — не мать мне.

Как-то сурово получилось, что она сообщила мне об этом только сейчас, через двадцать один год. Хотя я всегда подозревала: что-то не так, какой-то скелет поджидает меня в шкафу и вот-вот вывалится. Но если Нора не моя мать, как я к ней попала?

— Ты меня украла? Или нашла?

— Не совсем так.

— А как? Как, господи боже мой?

Мать безотрывно глядит в пустой очаг. Не настоящая мать, конечно, — ведь та, надо полагать, умерла. Оказывается, я все это время ошибалась. Я не полусирота, я настоящая, полная сирота. Целиком и полностью. Ничья девочка.

Я сбежала под благовидным предлогом, пока Грант Ватсон не вспомнил, что я задолжала ему реферат. Когда я вошла в лифт, раздался вопль «Подожди меня!», и в кабину влетел запыхавшийся Боб.

— Тащи меня наверх, Скотти! — скомандовал он. — И быстро!

— Я еду вниз, а не наверх, и вообще, что ты тут делаешь?

— Я был на семинаре по философии, — ответил Боб.

Незнакомое слово тяжело ворочалось у него на языке. Боб понятия не имел, как так получилось, что пять из восьми обязательных рефератов, которые он должен был сдать, оказались по философии. Он полагал, что это кто-то в канцелярии ошибся. И конечно, девушки с философского отделения были самым неподходящим вариантом для Боба — серьезные интеллектуалки, любящие поговорить про Фуко, Адорно и других людей, о которых Боб изо всех сил старался ничего не знать. Будь у Боба возможность создать синтетическую девушку, он для начала лишил бы ее голосовых связок. В идеальном мире мечты Боба его девушкой была бы не я, а лейтенант Ухура или Ханибанч Комински. А еще лучше — Шуг.