Витенька

Нехорошо стало, тяжело. Вставал неохотно. Однако пришлось вставать, одеваться. Она тихонько вышла, чтобы дать ему одеться. Пока то, сё, с полотенчиком вышел, умылся, пока побрился электробритвой, словом, к тому времени, как он в своей душегреечке поверх нейлоновой рубашки и со своими косичками поперек лысины сидел перед ней за столиком, страхи как-то рассеялись, отступили, но осадок от них как лег на дно души, так и лежал там. Что же касается ее, то она, поскольку ничего из того, что видел он, не видела, была по-прежнему тиха и доверчива и, кажется, еще сильнее влияла своими простенькими и оттого еще более действенными прельщениями.

— Чаю попросить? — спросила невыносимо доверительным голосом.

— Спасибо, — сказал он, — не хочется что-то.

— Я принесу, — сказала она и поднялась, чтобы выйти, чтобы он снова увидел обтянутое простенькими брючками, чтобы опять споткнулось обо что-то его сердце, а он сам задохнулся бы на какое-то очень короткое время.

Она принесла чай, поставила перед ним и перед собой два стакана в железнодорожных подстаканниках.

— Вам надо выпить горячего, — сказала она, садясь на свое место. — Вы так стонали во сне, я уж хотела разбудить, да вы сами проснулись. У вас сердце здоровое?

— Ничего подобного не замечал за собой, — отозвался он как можно равнодушнее.

После этого ужасного сна он стал ловить себя на том, что вроде боится чего-то, вроде ему оглянуться хочется, а не наблюдает ли кто, не подслушивает ли кто их разговор. И почти до самого Курска он старался больше молчать и как бы даже не замечать ее, хотя она занимала всего его безраздельно. Куда бы он ни смотрел, о чем бы ни думал, она стояла перед глазами, не выходила из головы. А когда украдкой оглядывал ее, то думал о том, как все же точно угадал он, именно такой он и представлял ее, какой оказалась она на самом деле, хотя и во сне, конечно. И вдруг эти с портфелями. «Полюбуйтесь, товарищи…» Бред собачий, ерунда какая-то, а все-таки смутно думалось о каких-то загадках и тайнах нынешней науки, бионики разные и так далее. Глупость заведомая, но вдруг все же кто-нибудь взял бы да и увидел бы его сон, подглядел бы, передалось бы на расстоянии. Что-то, он слыхал, бывает в этом плане. Нет, ничего этого не было, никаких снов ему не снилось, и он абсолютно спокоен и даже равнодушен. Мало ли кто едет с ним в поезде, даже в одном с ним купе. Ему ведь все равно. Она читает книгу. Господи, пусть читает себе на здоровье. Лично он к чтению относится спокойно, просто не любит этим заниматься. Но говорить об этом никому не собирается, ни ей, ни кому другому. Больше того, он встает и выходит из купе, становится перед окном и с интересом смотрит, наблюдает за текущим миром. И незаметно для себя начинает бубнить, как бы про себя, но все же вслух называть предметы, проносящиеся за окном, и становится бочком, чтобы до нее доходили слова.

— Во, поезд ремонтный, — бубнит он. — Может, авария?

Быстро отворачивает голову от окна, в купе заглядывает.

— Посмотрите.

Книжка откладывается, она выходит.

— Все, — говорит он, — проехали. Только что проехали, где-то пути будут ремонтировать. Народ у них на платформах и табличка — «тихий ход».

— Ремонтники, — поддерживает она.

Потом он что-то про нагрузку на шпалы стал говорить и еще что-то. Опять она уходит. Он остается. Напевает тихонечко, слегка в нос, подпирая звук нижней губой. Нн-а-нан-ти-тин. Без слов напевает. И опять приноравливается бочком стать, чтобы ее видеть без особого труда. В окно поглядит, потом на нее, в окно, на нее. Письмо пишет, над столиком склонилась. Чего там писать? Дома бы и написала.

— Ого! Лесозащитная полоса. — На нее, на полосу, опять на нее. Вызывает. И она выходит, ручкой за шторку берется.

— Лесополоса, — он говорит.

— Да, тоже облетела.

А под байковой кофточкой ну совершенно ничего, как бы ничего, только за спиной, пониже короткой кофточки, брючками обтянуто. Почти месяц прожил на море, а ничего похожего не замечал, не встречалось. Встречал, конечно, издали видел, но ведь мало ли кто ни ходил по улицам, по берегу моря, на глазах у всех не подступишься. А тут вот оно, рядом, слушает, говорит, отвечает и хоть бы один раз возразила. Лесополоса. Да, говорит, лесополоса и так далее. И, главное, тихо, простенько и совсем рядом.

И этот Курск потом. Красный весь. Покрашен или камень красный? Да, красиво. И подсобки тоже красным покрашены, значит, проект такой был. А там Орел, и Тула, и — увы! — Москва. Все кончилось. Да и было ли что? Было, было. Ожидания были чего-то смутного и прекрасного, предчувствия разные. И даже сон был. Полюбуйтесь, товарищи. Мы ему путевку, понимаете, в санаторий, а он… Бррр…