Витенька

После этого случая с «Сермяжной газетой» по обоюдному согласию Бориса Михайловича и директрисы перевели Витька в другую школу. Особенно довольной осталась Катерина. Школа была с уклоном, готовила операторов по счетным машинам, много было математики, а Катерина считала, что все неприятности у Витька получаются оттого, что школа не загружает его, в обычной школе он ничего не делает и тащится на тройках. Математика заставит его подтянуться. Витек также был доволен, с легкостью расстался со своей школой, где у него были и враги свои — учительница по литературе — и вообще все противно. А как с математикой? Отец переживал. Сколько математики, не справится — выгонят окончательно. Витек дал слово наверстать. Вскоре Борис Михайлович убедился в этом. Догнал Витек. Действительно нынешние дети совсем другие, все могут, сильно развиты, не то что мы были.

Там подружился с Феликсом. Редкой красоты мальчик, черноглазый, смуглый, выше Витька на голову, на год старше, в десятом классе уже. Сдружило их общее занятие, мастерили электрогитару. Феликс исполнял деревянную часть, собственно гитару, Витек собирал усилитель.

Катерина вернулась с работы и застала их в Витенькиной комнате за работой. К Витьку заходили друзья, приятели, и это особенно не бросалось в глаза, все было привычно. Феликс же не похож был ни на кого. Мимо него пройти было нельзя. Он выдавался и ростом, и пронзительной яркостью, чернотой своей, каким-то прямо ослепительным блеском. Катерина чуть-чуть даже растерялась от этого неожиданного блеска, от редких, огромных и черных глаз, которые смотрели на человека с недетской глубиной и серьезностью. И непростое, выточенное многими поколениями интеллигентов, тонкое лицо. Рядом с Витьком, милым и симпатичным, Феликс выглядел залетной, чужой птицей необычной породы.

Когда Катерина вошла к Витеньке, она сразу же почувствовала эту необычность, эту бьющую в глаза ослепительную недоступность, чужую породу. Смутившись в первую минуту и не найдя сразу нужных слов, она сказала что-то такое о беспорядке, о дыме в комнате, где Витек паял, а Феликс вытачивал пластинки для уже готового грифа гитары.

— Как у тебя надымлено, Витек, открыли бы форточку, — сказала она немного растерянно. И, уж освоившись, посмелей приказала: — Уберите тут, скоро обедать позову.

— Ладно, мама, ты не мешай нам, вот с Феликсом познакомься и уходи, — сказал очень живо и по-хорошему, по-домашнему Витек.

И знал, негодяй, что у матери от этих слов, от этого тона душа расцветет. Конечно же все пело в ней, руки сами делали что надо, ноги сами ходили, носили по квартире уже больную сердцем, отяжелевшую Катерину. Она поставила ребятам все лучшее, что было в холодильнике, накрыла стол на кухне, приготовила коктейли из черной смородины, соломинки опустила в фужеры, чтобы после еды побаловались ребята, поцедили через цветные соломинки ароматный сок из тертой смородины.

— Ну-ка, быстро мыть руки, за стол, Витек, Феликс.

Ей было просто сейчас все и легко. И за столом, когда ребята сидели перед ней, увлеченные едой, она смотрела на них с улыбкой, которую сама не замечала, потому что душа ее радовалась и улыбалась, а душа-то была внутри, недоступная глазу.

— О! — сказал Феликс. — И тут икорка?!

Витек всхлипнул в коротком смехе. Ему было весело, потому, наверное, что никогда дома, при одних родителях, не смеялся.

Катерина смотрела, как Феликс работает ножом и вилкой, как поискал и нашел бумажную салфетку и ловко ею управился, и ей приоткрылась другая жизнь, другой обиход, знакомый ей только по телевизионным представлениям.

— Феликс, — спросила она, — у тебя мама, конечно, и папа есть?

— Да, Катерина Максимовна.

Не Екатерина, а Катерина Максимовна, заметила Катерина, и в этом показалось ей что-то, и в том, что узнать успел имя-отчество, что-то показалось ей необыденное, непривычное, из незнакомой, может быть телевизионной, жизни.

— Небось мама души не чает, до смерти любит тебя, красивый ты, аж глядеть страшно.

— Возможно, вы и правы, Катерина Максимовна.

— У тебя мать-то кто, Феликс?

— Никто, Катерина Максимовна.

— Как?

— Домохозяйка, но хозяйством занимается домработница.

— А папа?

— Мой папа высоко сидит.

Катерина поглядела на Витька, как бы прося помочь ей понять. Это как же?

— Он у меня в больших чинах, Катерина Максимовна. Если позволите, я не буду называть его должности.

— А что, мам, давай я тоже буду звать тебя Катериной Максимовной, — вмешался Витек. Сказал и потянул из соломинки.

— Зови, сынок, как хочешь, только зови. — И ей на минутку сделалось грустно отчего-то.

— Вот, Феликс, наш сыночек не очень-то слушается нас с отцом, он хороший, только обижает нас часто.

— Ма-ам! — Витек состроил капризную мину. — Что ты говоришь, мама? А то буду звать вот Катериной Максимовной.

Катерина пропустила мимо Витенькины слова — и опять к Феликсу:

— Ты, конечно, своих родителей не обижаешь, Феликс?

— Я их просто-напросто не люблю, Катерина Максимовна. — И посмотрел своими огромными и черными глазами в замигавшие глаза Витенькиной мамы.

— Как так?

— Не люблю, и все.