Витенька

Как это началось, трудно установить, да и неинтересно устанавливать, но Феликс и Витек оказались в самодельном джаз-оркестрике, стали самодельными лабухами. Генка сказал Саньке, Санька Феликсу, Феликс Витьку, кто-то еще кому-то — и был извлечен из груды домоуправленческого лома приобретенный некогда для красного уголка электроорган, извлечен и восстановлен Витьком, поставлен в центр джаз-оркестрика, сюда же поступила электрогитара, созданная ребятами, Феликсова виолончель, чей-то ударный инструмент, самодельный, и певчая девочка из окончивших школу, но не поступивших в институт. Электрогитару в быстром темпе освоил Витек, стал гитаристом и главным мастером оркестра, Феликс — директором и дирижером. Месяц репетиций — и оркестр вышел на концертные подмостки. Сначала в школе, потом в другой школе, потом слава дошла до каких-то мелких артелей и даже до университета, выступали даже в университете. Дома у Витька узнали об этом не сразу. Сперва в Витенькиной комнате стали появляться портреты битлов, один, другой, третий, вся знаменитая четверка, переснятая с какой-нибудь стотысячной копии, потом ноты битлов с английским текстом, потом Витек стал снимать со стены отцовскую гитару, наигрывал чужие мелодии, подпевал себе чужими картавыми словами, а потом сказал дома о своем оркестрике. Сказал потому, что стали спрашивать, допытываться. Когда Борис Михайлович услышал через стенку, как Витек наигрывал на его гитаре, зашел к нему, стал слушать. Не так играет, по-своему.

— Что это с тобой? — спросил Борис Михайлович.

И тогда Витек рассказал о джаз-оркестрике, о своих выступлениях.

— Я покажу тебе сейчас четыре аккорда, — сказал Витек, — и ты будешь петь под них все свои песни, какие знаешь.

Витек подсел к отцу, показал новый гитарный строй, потом эти аккорды и начал учить. Борис Михайлович без особого труда перенял все это, затвердил и вот уже стал прилаживаться к новым универсальным аккордам, напевать свои песенки. И правда, все они подходили. Сначала было трудно и непривычно, а потом Борис Михайлович приспособился к новому ладу и по-старому уже не играл, и Витек уже не морщился, когда слушал отца.

Электрогитара с усилителем представляла собой громоздкую комбинацию, поэтому Витек редко приносил ее домой, но, когда она была дома, до позднего вечера сотрясались и рыдали стены квартиры: ды-рр-бул-бул-ды-рр, линди-линди-рр-бул… И отроческий хрипловатый голос Витька вывязывал по этому рычащему и рыдающему гулу картавые звуки:

Энд ай хэв три,
Энд ай хэв три-и…

Витенькина рожица кривилась в гримасах экстаза.

Ай кэн гет ноу,
Ай кэн гет но-у…

Эта гитара и этот джаз-оркестрик с певчей девочкой сильно продвинули Витька в дурную сторону. Стал он пропадать где-то допоздна.

— Где так поздно?

— Выступали.

Уроки совсем забросил, еле-еле барахтался в математике, которая стала угнетать его. И однажды:

— Где так поздно?

— Выступали.

Открывшая дверь Катерина вскрикнула вдруг, потрясенная:

— Отец! Да ведь он пьяный!

— Ничего я не пьяный, — вялым языком, почти не подчинявшимся ему, отговаривался Витек.

Вышел отец. Заспанный, в пижаме.

— Что такое?

— Ты слышишь, как от него пахнет? — говорила Катерина и склонялась к Витьку, принюхивалась. — Пахнет, ты слышишь, отец?

Отец молча посмотрел в Витенькины глаза, и тот смутился.

— Выступали в одном месте, а потом нам вина налили, — сказал он честно и откровенно.

Борис Михайлович увидел эту честность и откровенность и посчитал, что дошло до Витька, что понял он, как это нехорошо, поэтому ничего больше не стал говорить.

— Пошли, мать, — и увел Катерину.

Она долго еще не могла успокоиться, не могла уснуть, все выговаривала мужу, зудела, пилила, даже принималась плакать, грозилась пойти и перебить весь инструмент джаз-оркестрика.

Борис Михайлович сказал ей, что Витек все понял, что незачем тратить столько слов, отвернулся от Катерины и уснул.

Витек действительно все понял, и ему было стыдно. Но уже на другой день он радостно болтал с кем-то по телефону, острил, смеялся и в конце концов условился с кем-то встретиться.

— В «Метелку»? — весело спросил он. — Ну, давай в «Метелку». — И, повесив трубку, стал собираться.

— Отец, — с тревогой сказала Катерина, — ты бы спросил, что это еще за «Метелка»? Что это он опять задумал?

— Что это за «Метелка»? — спросил отец.

— Да что вы, подслушиваете? — огрызнулся Витек.

— Ты не дури, — строго предупредил Борис Михайлович. — А то я по-другому с тобой заговорю.

— «Метелка», — сказал Витек, повернувшись к отцу и приняв подчеркнуто серьезный вид, — это кафе «Метелица» на Новом Арбате. Что еще?

— А то, — сказал Борис Михайлович. — Что вы там забыли в этой «Метелице»? Уроки будете готовить? И почему «Метелка»? Метелка — это метла, мусор метут, а метелица — это метелица. Ты что, с шайкой связался? Говорить стал по-блатному.

— Ни с кем я не связался, а в «Метелицу» ходят все школьники и вообще ребята. Берем фруктовую воду и кофе и разговариваем, некоторые танцуют.

— Ну смотри, сынок.

— Что смотреть?