Витенька

«Летают в небе три бога́». Конечно, летают. Бог-отец — ха-ха! Бог-сын — ха-ха! и Бог дух святой — ха-ха-ха!

— Витек! Вовочка! — позвали ребятишек к столу. Они сидели под нарядной елкой, под висячими игрушками и разноцветными лампочками, сидели и занимались машинами, катали деда-мороза на своих подарочных машинах, а родители и гости сидели за праздничным столом, пили за Новый год, за новое счастье, за Лельку-красавицу, десятиклассницу, за всех подряд, кто сидел тут. Уже хорошо всем было, весело, и, как всегда, матерям захотелось похвалиться своими детишками. За Лельку уже пили, она за столом сидела со всеми, теперь ребят позвали. И Витек и Вовка были в новеньких валеночках, в мягких, легоньких, им нравилось в них бегать по комнатам, и сидели они под елкой тоже в валенках, а теперь стояли рядышком в этих черненьких валенках, Вовка — крепенький, лобастенький, Витек — тоненький, хрупкий, улыбчивый.

— Витенька у нас стишок сочинил, — сказала веселая Катерина. — Ну-ка, Витек, прочитай!

Вскинул головку, живо оглядел застолье и звонко прочитал:

Заступитесь за меня!
Раздавите муравья!

Повернулся и пошел к елке. Его проводили веселым смехом и бурными, долго не смолкавшими аплодисментами.

— Тогда и я прочитаю, — встала с пылающими щеками Лелька. — На Витенькину тему, про бога, Один детский поэт читал нам.

Легко сорвать небесную звезду,
Поймать комету на ходу,
Подергать бога за усы, все очень просто!
Но только надо быть большого роста.

— Вот это верно, дочь, — сказал Борис Михайлович солидно. — Что верно, то верно. За это надо выпить, за большой рост.

Дружно поддержали Бориса Михайловича, похлопали в ладоши, Лельку похвалили.

— Да, — сказала Наталья, — для всего надо быть большого роста. — Вздохнула и выпила вместе со всеми, потом поднялась, подошла к пианино, открыла посеченную два года назад крышку, шевельнулось неприятное в памяти, но она тронула рукой лоб свой, волосы и опять со вздохом сказала:

— Сен-Санс. «Болеро». — И забегали ее легкомысленные пальцы по белым и черным клавишам, чуть слышно, но все же слышно застучали по ним ухоженные и выкрашенные красным лаком ногти.

Под Натальиного Сен-Санса хорошо молчалось за столом, у каждого по-своему сладко томилась душа. Катерину не столько сама музыка, сколько этот Сен-Санс, этот благородный звук, мягко тронул за сердце и вернул ее почему-то в далекий госпиталь на Стромынке, к белым халатам сестер и врачей, к стонам раненых, и в угловой палате, перед окном койка, которая уже держалась отдельно в ее усталой голове, в нежном сердце, потому что лежал на этой койке раненый сержант со смешной фамилией — Мамушкин, Боря Мамушкин.

А Витек с Вовкой возились под разукрашенной елкой.

Первую ночь, после того как сожгли Вовку, Катерина осталась ночевать у Натальи. Нарыдались обе, наплакались. На другой день Борис Михайлович с Катериной, не заходя домой, прямо с работы опять пришли к Наталье. Разделись, стали ужин готовить. Наталью заставили затеять блины, Катерина взялась картошку чистить, Бориса Михайловича за чем-то в магазин послали. Лишь бы не сидеть сложа руки, не надрывать душу, а как-нибудь отойти от Вовки, от того, что нет его больше у Натальи, уже никогда он не придет больше ни из школы и ни с улицы, ни от товарища какого, ниоткуда больше не придет он. Нельзя сидеть на одном месте, ничего не делать, стали над ужином хлопотать. А потом стали ужинать. Долго сидели, разговаривали потихонечку, отвлекали Наталью. Прежние годы вспоминали, даже Вовку маленького вспомнили, приучались вспоминать Вовку, ведь о нем теперь всю жизнь Наталья будет только вспоминать. И вот начали потихонечку. Новый год вспоминали, как сидели тогда, как ребята, Вовка и Витек, на машинах деда-мороза возили под елкой, а потом стишки читали. Борис Михайлович басом вспомнил: «Заступитесь за меня, раздавите муравья». И Наталья, хотя глаза были наплаканные, первый раз раздвинула губы, улыбнулась немножечко. Значит, скоро жить будет, спаслась Наталья, первый раз немножечко улыбнулась. И уже поспокойней сама стала говорить, дневник принесла, положила на стол, вслух сама не могла еще, но слушала, как читали Катерина, Борис Михайлович. Умный какой парень, а так поглядишь — и не подумаешь, что у него в голове было. Борис Михайлович прочитал:

— «Наконец-то я задал себе вопрос: есть ли смысл жить и стоит ли? Получилось, что нет. И вот интересно, ничуть не страшно. Совершенно не страшно. Так в чем же дело? За чем остановка?» Все. Больше ничего нет.

— Наталья, — сказала Катерина. — Ты спрячь пока этот дневник, пусть пока полежит один.

Наталья вздохнула. Нет, не будет она прятать. С чем же она жить тогда будет, если спрячет?

— Нет, я теперь всегда с ним буду, — сказала Наталья.

А Борис Михайлович вроде успокоил, сказал: