Витенька

— Кто она, я тебе не скажу, — объяснял Феликс, — сам не знаю. Может быть, стенографистка высокого класса, может, переводчица, может, первая советница председателя Организации Объединенных Наций, муж ее — король Йемена, а может быть, бывший президент Франции, а может быть, его нет и вообще никогда не было. Ни о чем ее не спрашивай, она все, что найдет нужным, скажет сама. Расспрашивай о Париже, о Сьерра-Леоне, об окрестностях Санта-Крус. О чем угодно, только не о ней самой. Вообще, ты сегодня будешь гостем Прекрасной Незнакомки.

За внешним приятельством, за кажущейся легкостью отношений между Феликсом и Витенькой таились глубокая приязнь друг к другу и полное доверие. Не высказывая вслух, Витенька высоко ставил ум Феликса, дорожил его дружбой и втайне гордился ею. Феликс так же втайне верил в пока не раскрытый, грядущий Витенькин талант. Занимаясь еще в школе, в историческом кружке, он подготовил реферат по древнему Новгороду и недавно, будучи уже студентом историко-архивного института, опубликовал в историческом журнале первое свое исследование, первый опыт «К вопросу о грамотности жителей древнего Новгорода». И над этой ученой статейкой «К вопросу…» Феликс написал: «Гениальному поэту и мыслителю Виктору Мамушкину от гениальною историка российского народа». Тогда же, презентуя Витеньке свою работу, он говорил:

— У меня, Витя, замысел. Хочу пройти по следам историков от Скифии до нынешних дней, весь путь российского племени. У меня есть гениальное подозрение, что тут невпроворот вранья и ошибок. Жизнь свою посвящаю расчистке этого пути.

— Ну, ну, — сказал Витек, улыбаясь, а самого в эту минуту захватывал мощный прилив восторга перед другом.

Витек любил своего друга. Ему нравилась и новая внешность Феликса, изменившаяся после школы. Теперь он был одет как-то фундаментальней, отпустил баки по моде, и смоляные, отливающие синевой колечки покрывали его щеки и подбородок. Витенька сказал, что теперь он похож на сына Моисеева, Исмаила, который народил одно из величайших племен Земли, исмаилитов. Нравилось, что за сильной, почти потрясающей внешностью Феликса-Исмаила имели место глухой невыразительный голос и нежное сердце.

Они поднимались по лестнице, пренебрегли лифтом. Лестница, как и дом, была старой, широкой и сумрачной, окованной по углам еще царским железом. По ее тяжелым и мрачным ступеням можно спуститься только в ад, но Витенька и Феликс не спускались, а поднимались на третий этаж.

Им открыла ослепительная женщина. Ангельским голосом она приветствовала юношей, попросила раздеться и следовать за ней. В небольшой столовой, прямо перенесенной без всяких изменений со страниц иллюстрированного журнала, хозяйка, положив нежные руки свои на плечи Феликса, усадила его в кресло для отдыха, остановилась перед Витенькой, бесцеремонно разглядывая и любуясь им. Наглядевшись, сказала:

— А ты, Викто́р, вполне молодец! — И тоже усадила в кресло.

Витенька был немного растерян и не знал, нравится ему или нет эта женщина и то, что они пришли сюда. Пока он смотрел на все, как на представление или как будто читал книгу, хорошую или плохую — тоже не знал, и была в нем настороженность: что будет дальше? Женщина была легкой, сухопарой и роскошной. Роскошной ее делали удивительно красивые, певучие движения, яркий рот и главным образом ее брючный костюм из легкого, поблескивающего материала, раскрашенного так ярко, такими немыслимыми павлиньими хвостами и зоревыми вспышками, что кружилась голова. За просторной, навыпуск, блузой угадывалась тонкая талия, сильное и гибкое тело. В светлых волосах, уложенных едва заметными волнами, пряталось солнце. Лицо чистое, юное, без единой морщинки. И ангельский голос.

Вскоре пришла подружка, гладко прилизанная брюнетка, очень милая, почти очаровательная. Хозяйку звали Эмилией, подружку — Ташенькой.

Незаметно был сервирован стол. Из полированного холодильника-бара хозяйка понаставила изысканного питья: джины, виски с тоником, «Чин-Цано» со льдом и даже «Кока-кола», которую Витенька в глаза увидел первый раз. Когда сели за стол, среди заморских бутылок с шикарными цветными картинками — белая лошадь, рыцарь в доспехах и черт знает еще что, среди этих затейливых бутылок, в обществе этих совершенных женщин Витенька почувствовал себя в другой, не своей стране, а после первой, второй и третьей рюмки, после фужера какой-то изумительной по приятности смеси ему уже казалось, что он давно проживает в этой не нашей и чудной стране; Ташеньку называл Ташкой, а хозяйку Эмилию с наслаждением и уже нетвердым языком называл Эмильей.

— Эмилья, черт возьми, — кричал нежно надломленным голосом Витек, — давайте выпьем за вас, Эмилья, Магнон С’Эскамильо, Магнон С’Эскамильо — святое вино. За вас!

А музыка была поставлена тихая и прекрасная, каких-то ранних итальянцев. В ее струящемся волшебном потоке нежно надломленно звучал несчастный Витенькин голос.