Витязь чести: Повесть о Шандоре Петефи

— Нет, не отчаивайся. Пройдет немного времени, и все разъяснится. Это только так кажется, что ложь сильнее правды. Правда не погибает, она остается и выходит наружу. Людей нельзя обмануть надолго, ибо ложь иссякает быстро, она постоянно нуждается в новой лжи.

— Рассуждать, конечно, просто, — Петефи почти не слушал товарища. — Ах, боюсь, что мы напрасно теряем время. Необходимо срочно созвать всех наших!

— Всех созвать не удастся, — тихо промолвил Йокаи. — Подозреваю, что придут не все. А ты слишком горд и нетерпелив, чтобы убедительно объясниться.

— Объясниться? Разве одного моего слова недостаточно? Мне не в чем оправдываться! Я и знать не хочу лжеединомышленников, могущих уверовать в клевету!

— Вот так всегда. — Йокаи разжал пальцы, и сенсационный выпуск «Пешти диватлап» упал в корзину с макулатурой. — Думаешь, тебя одного наделила природа гордостью испанского гранда? Гонор на гонор, как клинок на клинок. Ничего не получится, кроме звона. О, если бы вы все больше внимали доводам рассудка…

— О каких доводах ты говоришь, когда задета честь?! Единственное, что у меня осталось. Стоит только поставить ее под сомнение, и я онемею как поэт, исчезну как венгерский патриот. Честь — это неизмеримо больше, чем я, чем ты, чем все мы! В противном случае мы вынуждены будем признать, что миром правит подлость. Мне нестерпима даже такая мысль!

— Разве я спорю с тобой? — Йокаи с тревогой взглянул на горящее, как в лихорадке, лицо поэта. — Успокойся. Не растравляй себя.

— Да, ты не споришь. Твоему спокойствию может лишь позавидовать безумец, подобный мне. — Шандор едва ли сознавал, что говорит. — И с таким холодным спокойствием, с такой самодовольной рассудочностью ты собираешься делать революцию?

— Ты задался целью обидеть меня, Шандор? Подумай прежде, с кем ты останешься.

— Я готов даже к полному одиночеству, лишь бы со мной была моя честь. Революции нужны витязи — фанатики чести.

— Ты невменяем, Шандор, и я оставлю тебя, иначе мы в самом деле рассоримся. Зайду вечером, когда ты немного остынешь. Успокойся и, умоляю, не делай глупостей.

Мор Йокаи внезапно ощутил себя виноватым, не мог понять лишь, в чем именно, и страдал от этого неясными угрызениями. Последние, сорвавшиеся в полубезумном отчаянии слова задели его за живое. Он проникся их глубиной и точностью, силясь осознать, чем и как они рождены: озарением, страданием или тем и другим вместе? Он, как, впрочем, и сам Петефи, не мог знать, что девять лет назад, в непроглядную зимнюю ночь, когда пурга сметала уже ненужную солому возле дома, где закрыл глаза свои Пушкин, почти те же слова вылетели из-под пера юного Лермонтова.

И все же в его сознании кружились, сочетаясь роковой противоестественной связью, обрывки речи; «фанатик чести», «пистолеты», «дуэль»…

Пока Йокаи дошел до своего дома, подсознательная тревога и раскаяние, хоть и непонятно по-прежнему в чем, настолько захватили его, что пришлось кликнуть извозчика и лететь обратно.

Но Петефи он уже не застал. Все осталось без перемен в комнатенке со скошенным у окна потолком. Только суконный плащ, сушившийся возле печи, исчез, да в корзине для бумаг недоставало изувеченного журнала.

Шандор ворвался в кабинет Вахота, сея в квартире тревогу и разрушение. Споткнувшись о задранный угол ковра, он опрокинул горшок с какой-то волосатой бегонией, чуть не столкнул плечом с комода китайского болванчика из цветного фаянса.

Редактора, задремавшего после кофе в необъятном кожаном кресле, вторжение застало врасплох.

— Что? Как? — ошарашенно пробормотал Вахот, глядя то на подступавшего к столу разгневанного поэта, то на застрявшую в дверях испуганную горничную, делавшую глазами какие-то знаки. — Ах, это ты? — Он попытался состроить радостную улыбку, но вместо этого лишь прикрикнул на горничную: — Сколько раз нужно говорить, чтоб закрывали дверь!

— Да, это я, — подбоченясь, сказал Петефи. — А это — ты! — выкрикнул он, швыряя на стол журнал.

— Н-не знаю, о чем ты? — искательно пролепетал Вахот. — Но если насчет гонорара, то я, по-моему, тебе заплатил, впрочем я могу проверить и, если окажется…

— Как ты смел напечатать это без моего согласия? — скрипнув зубами, процедил Петефи. — Не предупредив других наших товарищей? Вопреки нашему решению никогда больше не знаться с тобой?!

— Не понимаю твоих претензий. — Оправившись от неожиданности, редактор принял надменную позу. — Ты хоть знаешь, чего мне стоило напечатать это стихотворение? Сейчас его разучивают наизусть. Твое, слегка забытое, смею заметить, имя теперь снова у всех на устах. Чего же ты хочешь?

— Немедленного опровержения!

— Что?! — Вахот невольно присел. — Ты хочешь отказаться от своих стихов? Трусишь?

— Да как ты смеешь! — Не зная в минутном замешательстве, что ответить, Петефи замахнулся для удара.

— Но-но! — Вахот проворно выскочил из-за стола и, метнувшись в угол, схватил трость с костяным набалдашником. — Не подходи! — взвизгнул дискантом, фехтуя палкой.

— Если ты немедленно не напечатаешь, что затеял все это нарочно, я убью тебя.