Витязь чести: Повесть о Шандоре Петефи

Оглядев перед третьим актом себя в трюмо — белое платье и фата на диво красили и молодили ее, — актриса уронила слезу и понравилась себе еще больше. С мстительной радостью подумала, что сумеет затмить Фелике в любой трагической роли. Кажется, Нелике начинала понимать поэта. Ей показалось даже, что она видит себя сейчас его глазами. Если им суждено еще когда-нибудь встретиться, то она обязательно наденет белое. Напрасно она слушалась эту дуру мадам, желтое вовсе не ее цвет. Белое и только белое, быть может, простеганное серебряной нитью…

— Ах, невеста уже готова? — В зеркале отразилось возбужденное лицо Петефи. — Превосходно. — Он нервно потер руки и остановился у нее за спиной. Суетные мысли мигом вылетели из головы Корнелии. Вот уж сюрприз, так сюрприз! Она прикрыла глаза и суеверно коснулась дерева подзеркальника, заставленного бесчисленными флаконами и баночками. Фантасмагория длилась.

— Жених тоже, кажется, на месте? — справившись с внезапным волнением, подыграла Нелике. — Священника только недостает.

— За ним дело не станет, — пылко заверил поэт. — Стоит вам лишь слово сказать… Вы действительно согласны?

— Пожалуй, — протянула она, проникаясь неуверенной мыслью, что для него все обстоит гораздо серьезнее, чем это могло показаться.

— Ждите меня здесь! Я возвращусь еще до того, как закончатся ваши «Семь стенаний Лары».

— «Семь сыновей»…

— Пусть сыновей, отцов, матерей… Мне безразлично! Разве вы не видите, что со мной? Я совершенно потерял голову… Не уходите без меня из театра, Корнелия. Мы сегодня же обвенчаемся. — Он припал к ее руке и, как это уже было сегодня, стремительно кинулся к двери.

Она понимала, что происходит непоправимое, что ей нужно остановить его, задержать, но не было сил пошевелить даже пальцем. Слова воспринимались замедленно, едва задевая сознание.

— Куда тебя несет? — возмутился Ференц Дюлаи, которого поэт едва не опрокинул в узком коридорчике.

— За пастором! Скорей домучивайте свою пьесу и готовьтесь к свадебному пиру. Сегодня мы с Корнелией венчаемся и приглашаем всех, кто нас любит! — поспешно объяснил Петефи и убежал.

Одетый мавром Дюлаи с выпученными глазами ворвался к Корнелии. Долго не мог обрести дар речи и лишь беззвучно разевал рот.

Корнелия не выдержала и расхохоталась. Напряжение требовало разрядки, и она долго не могла успокоиться.

— Это правда? — наконец смог спросить Дюлаи, кивнув на оставшуюся открытой дверь.

— Наверное, — пряча глаза, пожала плечами Корнелия. — Откуда я знаю.

— Он сумасшедший! — уверенно заявил непревзойденный трагик. — Но ты, Нелике, ты-то куда смотрела?

— Ах, оставь, — она передернула плечами. — Я совсем ничего не понимаю… Пусть будет, как будет.

— Разве ты не видишь, что он не в себе? — Дюлаи опустился прямо на пол у ног Корнелии. — Это горячка, которая завтра пройдет. — Он едва успевал вытирать пот с черного и жирного от грима лица. — Опомнись, Нелике! Вы оба будете жестоко раскаиваться.

Возразить было нечего, Стиснув зубы — ее начала бить холодная дрожь, — Корнелия встала с пуфика и, шатаясь, проковыляла к софе. Упала ничком и, не выдержав напряжения, разрыдалась.

Когда Нелике немного пришла в себя и смогла сделать несколько глотков из услужливо поднесенного стакана, в уборной собралась чуть ли не вся труппа. Судя по хмурым, встревоженным лицам, актеры уже знали новость, и она не слишком обрадовала их. Одна только Фелике взирала на Корнелию с жалостью и пониманием.

— Скажи нам, что вы пошутили. — Она вынула кружевной платочек, принялась вытирать заплаканное лицо подруги. — Правда? — продолжала увещевать, испытующе заглядывая в глаза. — По крайней мере, не сегодня, не сейчас? — И упала вдруг на колени, умоляюще осыпая поцелуями злополучное белое платье.

В комнате стало так тихо, что, когда забренчал — в который раз — колокольчик, актерам показалось, будто возвестили конец света, а не начало нового действия.

— На выход, господа, на выход, — потребовал обеспокоенный антрепренер, обрывая трудное объяснение. Чувства чувствами, а играть надо. Нетерпеливая публика ждет. И топает ногами, и возмущается, и свистит…

Когда Корнелия в наряде невесты выходила на сцену, Петефи что было мочи стучался в ставни Тота Кёневеша, смиренного протестантского пастора, привыкшего ложиться с наступлением тьмы, а вставать с петухами.

— Что вам угодно, сударь мой? — осведомился наконец заспанный служитель господа, приоткрывая дверь. Был он в ночном колпаке и защищал от ветра зажженную свечку.

— Я хочу обвенчаться.

— Превосходно. Приходите завтра с утра.

— Я уезжаю на рассвете. Мне нужно немедленно.

— Невозможно, сударь. — Пастор сделал движение закрыть дверь, но Петефи проворно просунул ногу. — Протестантская обрядность препятствует венчанию при свечах. Мы не какие-нибудь католики, милостивый государь, так-то, и предпочитаем для совершения таинства божий день.