Витязь на распутье

А Иосиф Михайлович после этой первой своей встречи с прославленным Муравьевым думал о том, что вот ведь не обмануло предчувствие, когда еще заочно не испытывал доверия к этому подполковнику от левых эсеров. И вместе с тем не отказывался от прежнего убеждения, что без опытных боевых офицеров революционному пролетариату не обойтись. Знал и понимал: как бы ни был велик энтузиазм красногвардейцев, их отряды еще во многом несовершенны, уязвимы. Нужны опытные инструкторы, умелые командиры. Жаль, не удалось в Екатеринославе удержать инструктора-прапорщика. Сейчас такой пригодился бы здесь, в Харькове. А ведь он должен быть не за горами, тот непутевый прапорщик-левша. Если добрался тогда до Киева. Нашел ли он свою невесту?

13. ПРАПОРЩИК-ЛЕВША

В те зимние дни киевляне обратили внимание на появлявшуюся то здесь, то там фигуру молодого прапорщика, сероглазого и черноусого, в черной папахе и черных начищенных сапогах, в потемневшей амуниции поверх длинной светлой шинели. На нем были также темные перчатки, причем правую он никогда не снимал. И кобура на ремне располагалась у самой пряжки — таким образом, чтобы выхватывать револьвер не правой, а левой рукой. Видимо, прапорщик был левша.

Некоторые даже видели, как он выхватил свой наган именно левой рукой, а не правой. Произошло это среди бела дня, на белом снегу, сплошь покрывшем дорожки и могилы кладбища на Байковой горе. С незапамятных времен покоились на этом кладбище бессчетные поколения киевлян, и отыскать чью-либо могилу нередко бывало еще затруднительнее, чем иголку в сене. Прапорщик, однако, нужную ему могилу отыскал и долго стоял перед нею, сняв папаху на морозе. Могила была недавняя и почему-то без креста, просто холмик заснеженный. А неподалеку высился старинный мавзолей над чьим-то родовым склепом, и какие-то двое пристроились у самого входа справить нужду, а прапорщик заметил, живо надел папаху и направился к ним. Что он сказал и что услышал в ответ — неведомо. Только наблюдавшие эту сцену издали уверяли после, будто видели, что разговор был отнюдь не любезным, те двое даже начали наседать на офицера, и тогда в его левой руке мгновенно возник наган…

Другие видели его не раз на Левашовской улице, входящим в полутораэтажный домик желтого кирпича либо выходящим оттуда. Однажды он вышел вместе с барышней, синеокой и курносенькой, симпатичной такой. Оба направились в сторону Александровской, наверно, в парк погулять. В парке их тоже видели — то в беседке, то на безлюдных аллеях, и один раз — весело бросающих друг в дружку снежки. Прапорщик бросал снежки только левой рукой, и весьма неловко. Глядеть на эту пару было приятно. Жить бы им да поживать! Кабы не война…

Еще в декабре было заключено в Брест-Литовске перемирие. То-то ликовали повсюду! Радостное «ура!» гремело вдоль всего нескончаемого фронта и в тылах, крутились поднятые на штыках папахи и фуражки, взлетали в воздух… Но затем переговоры в Бресте были прерваны.

Нашлись такие, которые предлагали не только войну прекратить, но и армию распустить, однако при этом мира с германцем ни в коем случае не подписывать. На что надеялись? На мировую революцию, будто со дня на день по всей Европе пролетариат восстанет, и тогда уж… Что это было — недомыслие, наивность, простота первозданная? Иная простота хуже воровства, верно говорят в народе. Народ зря не скажет…

Прапорщик-левша в мировую революцию не верил. А в революцию русскую… Свершившийся факт веры не требует. И еще до свершения, как и после, не раз пытались приобщить прапорщика к революционному делу. На позициях приезжал к ним в полк большевистский агитатор Чудновский. И в своем же взводе ефрейтор Фомичев осторожно закидывал удочку. Особенно же энергично обрабатывали в Екатеринославе, когда он, едва выписавшись из лазарета, согласился обучать красногвардейский отряд, получив таким образом возможность натренировать левую руку. Уговорил его один молодой большевик по фамилии Варейкис — их свел товарищ по офицерскому лазарету, оказавшийся тоже большевиком. А Варейкис с первой же встречи приглянулся, произвел впечатление человека вполне интеллигентного — даже не верилось, что всего-навсего токарь.

При первом знакомстве, услыхав фамилию прапорщика, Варейкис поинтересовался:

— Черкасский? Вы что же, княжеского роду?

На такой вопрос приходилось отвечать не раз. И ответил то, что отвечал в подобных случаях всегда:

— Нет, я не из князей. Те князья из кавказских черкасов выходцы, оттого и фамилия такая. Но черкасами еще правобережных украинцев называли. Здесь, повыше по Днепру, и город есть такой — Черкассы.

— Знаю, — сказал Варейкис. — А вы, значит, из этих мест, с Поднепровья?

— Да. Мои деды испокон веку на Киевщине обитали. Но пролетариев в нашем роду не было, предупреждаю.

— А зачем предупреждать? Мы и так видим. Нам важно не ваше родовое прошлое, а ваше личное, сегодняшнее отношение к делу освобождения пролетариата. Если относитесь сочувственно и согласны помочь нам…

Насчет сочувствия прапорщик тогда умолчал, не посмел кривить душой. Но помочь согласился.