Витязь на распутье

— Уверяю вас, Мирон Яковлевич, — заявил с присущим ему апломбом в тот же вечер Асин муж, — это ловушка. Хитрая ловушка, придуманная неглупыми людьми. Вникните! Кто не явится, того предадут военно-полевому суду. Который, как известно, милосердием не отличается. Кстати, вы уже опоздали явиться в назначенный срок. А кто явится, тот сам сунет голову в петлю силка. Не сомневаюсь, что все это затеяно, дабы выманить так называемых классовых врагов из их нор и убежищ, а затем уничтожить. Ловко затеяно, ничего не скажешь!

— Что же делать? — Неля заломила руки. — Мирон, милый, не ходи… Спрячься, скройся где-нибудь…

— Не надо отчаиваться, — утешал юрист. — В конце концов, Мирон Яковлевич увечный, а с увечного спросу нет. Хотя для господ большевиков правовые нормы и элементарные понятия гуманности не что иное, как всего-навсего пережитки проклятого дореволюционного прошлого… И все же не отчаивайтесь! Если вы, дорогой родственник, измените своей привычке всюду лезть на рожон и тихо пересидите здесь, дома…

Если бы не присутствие женщин, с каким удовольствием ответил бы тогда Мирон Яковлевич на эти высокомерные поучения! По-фронтовому бы ответил.

Неля допоздна проплакала, все умоляла его:

— Не ходи! Подумай о нас, обо мне…

Он думал. Всю ночь думал.

Встал раньше всех. Неля не проснулась, только забормотала что-то нежное и жалобное, повернулась на другой бок, всхлипнула…

Он тихо вышел из дома и решительно направился в центр города, к Кадетскому корпусу.

В кабинете, куда его направили, увидел двоих.

Один сидел за столом. Выгоревшая гимнастерка с темными следами от погон перехвачена ремнями. Черты лица благородные, глаза красивые. На столе перед ним — бумаги, два карандаша, воткнутая в чернильницу ручка, пара коричневых перчаток и непривычного вида матерчатый шлем с нашитой пятиконечной звездой. Мирон Яковлевич решил, что это, судя по всем признакам, и есть командарм Тухачевский.

Другой, тоже в гимнастерке, но без портупеи, стоял рядом с командармом, опираясь на спинку его стула. Похоже, зашел сюда из другого кабинета. Темно-русые волосы, крепкие скулы, чуть длинноватый нос и внимательный, несколько исподлобья взгляд, темно-синий, как вечернее небо.

Сомнений не осталось: тот самый Варейкис, из Екатеринослава!

— Разрешите? — спросил с порога Мирон Яковлевич и, увидя кивок командарма, шагнул к столу. Молча достал левой рукой из правого кармана своей гимнастерки документы, молча протянул их. Готовый ко всему.

— А ведь мы с вами знакомы. Если память не изменяет, товарищ Черкасский? Здравствуйте, рад вас видеть. — Варейкис улыбнулся приветливо и, обратившись к заинтересованно воззрившемуся Тухачевскому, пояснил: — Был у нас в Екатеринославе инструктором красногвардейцев… Вы присаживайтесь, товарищ Черкасский.

— Садитесь, — подтвердил Тухачевский и протянул ему документы обратно. — Возьмите ваши бумаги. Вы, насколько я понял, явились, прочитав приказ?

— Так точно. Прошу извинить за опоздание.

— Не беда, — командарм усмехнулся волевым ртом. — Многие опоздают… Но вы-то имели право вообще не являться. Где были ранены?

Мирон Яковлевич коротко назвал место и время.

— Мы, семеновцы, стояли севернее, — отозвался Тухачевский, вздохнув сдержанно, и тут же спросил в упор:

— Желаете служить в Красной Армии?

— Так точно! — выпалил, вскочив со стула, Мирон Яковлевич и почувствовал, как сорвалось с ритма сердце, заскакало галопом, ударяя под самое горло.

Вот и все. Рубикон перейден. Мосты сожжены.

— Да вы сидите, сидите же, — мягко настоял Тухачевский. — И не волнуйтесь так, не торопитесь отвечать. Может, подумать надо, с семьей посоветоваться?

— Раздумывал предостаточно, товарищ командарм.

— Значит, решили окончательно? — спросил Варейкис. — И бесповоротно?

— Так точно.

— А стрелять как же, сможете? — усомнился Тухачевский, кивнув на черную перчатку.

— Могу левой, товарищ Варейкис подтвердит. И даже писать ею научился.

— Ну, вы молодчина! Не знаю, придется ли вам часто стрелять, но писать… Мне в штаб армии более двухсот грамотных офицеров требуется.

— Я ведь не штабист, — заметил Мирон Яковлевич. — Я строевик.

— Строевик… А мне в штабе, полагаете, строевики не нужны? — Командарм протянул листок анкеты: — Вот, заполните, пожалуйста. Прямо сейчас, здесь пристраивайтесь. Стол большой, места хватит. Ручку возьмите.

— И не торопитесь, — добавил Варейкис.

Мирон Яковлевич принялся заполнять анкету. Спокойно стало ему с этими людьми. Угомонилось сердце. После долгой отлучки возвращалось душевное равновесие.

Нацарапав кое-как, отдал анкету Тухачевскому.

— Скажите откровенно, товарищ Черкасский, — спросил тот, — вас что-нибудь смущает в предстоящей службе? Не стесняйтесь. Лучше сейчас поставить все точки над «и», чем после выяснять отношения.

Мирону Яковлевичу такая постановка вопроса импонировала. И он охотно откликнулся, не финтя:

— Смущает, товарищ командарм. Как отнесутся в Красной Армии к бывшему золотопогоннику? Согласитесь, нелегко воевать, когда свои же смотрят косо.