Витязь на распутье

И прибыли в Подольск, под Москву, где есть заводы, где требуется множество неслабых рук. Что умел Михаил Викентьевич? Крестьянское дело знал, а вот какому-либо городскому ремеслу обучен не был. Не довелось. И русской речью владел не вполне… Но на цементном заводе нужен был кочегар. Что ж, кочегаром так кочегаром, это он сумеет. Лишь бы при деле, а там — не успеешь оглянуться — сыновья подрастут, все легче станет.

Вот Юозас вырос… А давно ли, когда только-только прибыли в Подольск, парнишка поступил подручным в переплетную мастерскую и стал приносить домой свой скудный заработок? Давно ли, кажется?.. Господи, как время мчится! Не придержишь время — не конь.

Вон родного сына и то придержать нет сил. Конечно, это хорошо, что еще тогда, в переплетной, Юозас обучился грамоте и пристрастился книжки читать, в библиотеку стал хаживать. Это хорошо, спору нет. Но те ли книжки читает? На ту ли дорогу выводит его чтение? Нет покоя отцовскому сердцу. Радоваться бы, что сын окончил ремесленное училище и устроился токарем на писчебумажной фабрике в Дубровицах, неподалеку от Подольска. Да тревога мешает.

— Нет, Юозас. Нет, дорогой. Ты все-таки мало думаешь о нас. Легко ли нам?

— Разве я не работаю, отец? Разве я в тягость семье?

— Господь с тобой, сынок! Какая там тягость? Подспорье! Я не попрекаю тебя, нет. Но я беспокоюсь. Очень беспокоюсь.

Сын промолчал. Подумал о том, что характером отец не похож на брата своего, по имени которого и был назван Иосиф. В Подольске только родные зовут его по-литовски — Юозасом. Вспомнилось, как приезжал к ним в Варейкяй этот замечательный дядя Юозас, чернорабочий из Либавы. Он входил в их темную от дыма хижину — и светлее становилось, и дышалось привольнее. Как занятно описывал он большой город Либаву, какие складные прибаутки отпускал он по адресу несправедливых и бестолковых порядков, даже самого царя-батюшку не щадил порой! Иосиф, бывало, всю ночь, до зари утренней, беседовал с дядей — о самых разных вещах, будь то таблица умножения или воспоминания о русской революции пятого года, в которой дядя не оставался сторонним наблюдателем.

Маленький Иосиф тогда еще не знал, что дядя его, Иосиф Викентьевич Варейкис, в канун революции участвовал в забастовке либавских портовых грузчиков, полгода пробыл в тюрьме, а после сражался на баррикадах.

Да, жаль, что отец не похож на брата своего…

— Не понимаю, отец, что тебя тревожит? В чем я провинился?

— Не притворяйся, Юозас! Я ведь… Ты же знаешь, о чем я… Признайся, сынок, ты ведь охранял сходку у Святого колодца?

— Где-где?

— Ну, у Святого колодца. Где родник из-под сосны, которую молнией разбило. Не притворяйся, будто не знаешь.

— Я не притворяюсь. Знаю эту сосну.

— Вот-вот! А сосновую рощу у Дубровиц тоже знаешь, бывал там?

— Было дело, гулял. С барышней!

Ну как с ним, с таким, разговаривать? Михаил Викентьевич вконец расстроился. Не в первый, не в последний раз. Давно понял, что сын неудержимо идет в революцию. Не исключено, что именно он листовки по цехам разбрасывает. И даже сам их пописывает… Тревожно!

Ну допустим, добьются они своего — и сын Юозас, и брат Юозас Викентьевич, и дружок ихний с завода «Зингер» Чижов Николай Георгиевич. Добьются, поднимут народ, как в девятьсот пятом. А где уверенность, что не кончится опять тем же? У царя — сила, войско. А против силы, против войска не попрешь. Листовки, книжки? Листовку шашка в умелой руке на лету рассечет, книжку долго ли штыком пригвоздить… Ладно бы только книжку да бумажку, а если самого Юозаса… шашкой — по русым кудрям… штыком — в неуемное сердце…

Тут силачу-кочегару делалось от таких мыслей совсем нехорошо — накатывала дурнота непривычная.

— Давай-ка, отец, я тебе кипяточку добавлю, — предлагал сын, и не понять было, подшучивает он над Михаилом Викентьевичем или всерьез заботится. В глазах синих вроде забота неподдельная…

— Вам еще жить можно, — говорил рабочий с Климовского завода, заглянувший как-то по весне к Варейкисам, а точнее, к Иосифу, с которым познакомился на одной из сходок. — Семьей живете, праведно живете…

— А вы не ходите вокруг да около, — предлагал гостю Иосиф. — Говорите, как хотели сказать. Как на сходке говорили. Отцу полезно будет послушать.

— Вот мы с вами… Сидим чинно, беседуем уважительно. А всегда ли так, все ли прочие так же? Кабы все да всегда!.. А то ведь хлещем ее, родимую, не только на пасху да под рождество, не только по престольным праздникам да воскресным дням. Но особливо в получку, под вечер, чтобы заснуть без мыслей.

— А я и так без мыслей засыпаю, — признался Михаил Викентьевич. — Наломаешься за день, только бы поскорее щекой к подушке прильнуть.

— Бывает, от великой усталости и вовсе не заснешь, — возразил гость. — А много пьют не только у нас в Климовске. Ваши подольские не уступят, пожалуй. Вот которые переселенцы вроде вас, те не так.

— Не так! — повторил Иосиф, встряхивая кудрями. — Будто нам от того легче. Когда вокруг…

— Никому не легче, друг мой, товарищ. Никому!