Витязь с двумя мечами

Тяжкие для Венгрии настали времена,
Доля нашей родины,
Как смола, черна…
По границе северной — склоки и грабёж!
По границе южной — турок не сочтёшь!
Немцам, в сталь закованным, только дай приказ,
И они надвинутся с запада на нас!
На добро венгерское всякий зубы точит,
На рассветы ясные,
На тёмные ночи.

*

Вы послушайте, люди, небывалую весть:
Молодой король Матьяш поднимает меч,
Собирает он войско великое
На пришельцев,
На злобных захватчиков.

*

Все разбойничьи уловки раскрывает он —
И под Брюнном беспощадный Подебрад побеждён,
А потом черёд приходит немецким войскам —
И немецкое железо разлетелось по кускам,
Императорские замки — было тридцать их,
Но и те не устояли против ратей удалых;
Откатилось было воинство немецкое,
Да прислал Мохамед полки турецкие…
Южный ветер, ты ответь мне, те могилы — чьи?
Чьею кровью переполнены венгерские ручьи?
Это кровь богатырей…
Это слёзы матерей…

*

Долы, наши долы — долы недоли!
Горы, наши горы — горы гор»!
Ты, земля венгерская, кривды не простила,
На погибель ворогу сыновей взрастила,
Посылала Кинижи королю служить,
Посылала Матьяша басурманов бить.

*

Побежало султаново войско,
Побежал Мохамед с поля боя,
Храбрый Кинижи острыми мечами
Басурманские полчища косит.

*

Кому же это славу белый свет поёт?
Ему — кто супостата в битве разобьёт,
Ему — перед которым бежали янычары,
Ему — кого боится император старый.
Славу Палу Кинижи белый свет поёт!

Когда песня была пропета, все, кто слышал её, высоко подняли кубки с вином и выпили до дна за здоровье своего полководца. Потом поставили рядом с собой вместительные кубки и вытерли губы и усы — разумеется, у кого они были. После этого священнодействия, прежде чем в лагере снова зазвучала музыка, к Кинижи подошёл вооружённый до зубов часовой:

— Откуда-то издалека приплёлся крестьянин. Он просит, полководец, чтобы мы пропустили его к тебе.

— Пропустите, — живо отозвался Кинижи. — Мы очистили ему дорогу от турок, подстерегавших его за каждым кустом. Значит, открыли путь в наш лагерь.

И вот часовой подвёл к Кинижи седого крестьянина с бородой и тощей котомкой за плечами.

— Не признаёшь меня, мой добрый хозяин? — дрожащим голосом спросил пришелец.

Кинижи всмотрелся внимательнее.

— Как не признать! Да ты тот самый смельчак, что некогда отстегал кнутом хвастливого малого… Не снял с тебя за это шкуры властитель?

— Снять не снял, а прятаться надо было, — пожаловался старик. — Да только до той поры, пока не дошли до нас о тебе вести. Ну, а потом я уж никого не боялся. Нечего бояться тому, у кого заступник Пал Кинижи. Но я не о себе пришёл говорить. Принёс я тебе привет от всего нашего края. Принёс благодарность от освобождённого тобою народа. Ведь турок нашей земле угрожал, когда наголову разбил ты всех пашей окаянных. Вот за что шлёт тебе благодарность народ, твоя родная деревня и вся округа.

Много слов благодарности, много благословений выслушал Кинижи на своём веку, но слова, которые он слушал сейчас, были для него самыми приятными. Бесстрашный гигант слушал бедного старика, а на глаза его едва не навёртывались слёзы. Пировавшие воины примолкли, и кругом воцарилась тишина.

— А как мой отец? Как тётушка Оршик? Как живут мои милые старики?

— Старики твои в добром здоровье, в покое. Они тоже шлют благодарность тебе и всем твоим храбрым товарищам.

Пал коротко расспросил о домашних делах. Потом послал привет отцу и тётушке Оршик и передал для них кой-какие подарки из доставшихся ему турецких трофеев.

— Ты издалека пешком пришёл? — спросил он наконец старого крестьянина.

— Конь мой — две мои ноги, — отвечал старик.

— А в седле сидеть ещё умеешь?

— Умею ли? Умел бы, кабы было на чём.