Витязь с двумя мечами

Тит был в страшном волнении и потому всё, что ему говорили, пропустил мимо ушей. Он только видел, что трижды провели его мимо телохранителей, стоявших по двое; и вот он входит в просторный шатёр. В шатре широченное ложе, а на нём кто-то спит да так храпит, что от богатырского храпа стенки шатра раздуваются.

Тит резонно решил, что перед ним сам король: кто ж другой в королевском шатре осмелится храпеть без стеснения? Странно только: велел привести его к постели, а сам без просыпу спит. Но король есть король — что хочет, то делает. На то он и король.

Тит отвесил нижайший поклон и приветствовал короля громко, чтоб тот услышал.

И правда, спящий зашевелился, повернулся к Титу, но, прежде чем хитроумный малый поднял раболепно склонённую голову, проснувшийся человек быстро прикрыл руками лицо. Лежит и на проныру-доносчика украдкой поглядывает… Ведь развалившийся да потягивающийся господин был не кто иной, как Буйко, лежебока короля.

— Кто здесь? — чужим, изменённым голосом осведомился Буйко.

— Тит, ваше величество. Преданный тебе, верноподданный Тит.

— Кланяйся, как полагается! — строго приказал мнимый король.

Тит поклонился ещё раз.

— Ниже, ниже, — понукал Буйко, — а то ничего не слышно.

— Что желает слышать ваше величество? — испуганно спросил доносчик.

— Стук твоей башки о землю — вот что желает слышать моё величество.

Тит поклонился так низко, что стукнулся головой об пол.

— Теперь я кое-что услыхал, но хотел бы услышать яснее.

Тут Тит проявил такое усердие, что раздался оглушительный треск и всё закружилось у него перед глазами.

— А ну ещё разок! — Буйко с трудом удерживался от смеха. — Тебе ведь известно, что по венгерскому обычаю счёт всегда ведётся на три.

Раз король требует, деваться некуда, и Тит поклонился в третий раз. Да так хватил об пол лбом и носом, что из сего выдающегося сооружения на лице едва-едва не брызнула кровь.

Теперь Буйко был удовлетворён.

— Твой последний поклон, сынок, уже кое на что похож. Да только, видать, не знаком ты с придворным этикетом.

— Я научусь, ваше величество. Ты уж смилуйся над моим невежеством, прости меня, простака… — взмолился Тит. — Каждый день усердствовать буду, научусь отбивать поклоны. Прости!

— Ладно, ладно. Зачем пожаловал? — прозвучал снисходительный вопрос.

Тит вытянулся в струнку и приступил к краткому донесению:

— Тревога за драгоценную жизнь вашего величества, за безопасность нашего лагеря и благополучие нашего отечества вынудила меня прийти сюда, чтобы пред лицом вашего величества уличить в вероломстве одного витязя.

— Чем провинился он против меня?

— У этого ратника в голове ветер свищет, и он самовольно покинул пост. Не окажись я там ненароком, вражьи шпионы пробрались бы в наш лагерь. Но я, конечно, был начеку, а меч у меня острый и лёгкий…

— Хм… хм… — пробормотал мнимый король. — Кто же этот безголовый изменник?

— Пал Кинижи, государь! — радостно выпалил доносчик.

— Так я и думал, — пробормотал Буйко.

— Что ты сказал, ваше величество?

— Я говорю: как увидел тебя, так сразу понял, что ты верный и храбрый воин. Ты достоин щедрой награды. Подойди, мой милый. Сразу получишь по заслугам.

Тит почтительно приблизился к постели.

— Вот хорошо. А теперь не бойся, поклонись ещё раз.

Тит отвесил поклон до самой земли.

— Да не так, не так! Ах, дурачок! Опять позабыл при дворные манеры? Когда выходишь, надо кланяться лицом к двери, спиной ко мне. Ну, давай!

Тит послушно повернулся спиной к Буйко и опять поклонился до самой земли. А Буйко выставил свою огромную ногу и так лягнул его пониже спины, что доносчик, трижды перевернувшись, пулей вылетел из шатра и опрокинул стоявшего за дверью стража. Буйко же, ослеплённый гневом, позабыл о священных обязанностях лежебоки и вслед ему во всё горло крикнул:

— Такова плата доносчику! А чтоб знал ты, от кого её получил, я скажу: от Буйко, лежебоки короля!

С этими словами он повернулся на другой бок и мгновенно захрапел. Проспал он, наверно, не больше часа, когда опять услыхал шорох в шатре. Взглянул и видит: вошёл король.

— Доброе утро, государь! — по-приятельски приветствовал его Буйко.

Король Матьяш позволял лежебоке и дураку делать всё, что им заблагорассудится. Потому позволял, что набили ему оскомину слащавые речи придворных угодников да льстецов. Хотелось королю иметь возле себя хотя бы двух людей, чтоб разговаривали с ним, как простые, душевные люди и верные, добрые друзья. Не хотел король Матьяш забывать язык простых людей. А как же иначе! Бывало, конечно, что лежебока или дурак перебарщивали. Тогда король не скупился на обещания, грозя испробовать на них, крепки ли у него палки.

— Ну и порядки, дальше некуда… — заворчал лежебока. — В этакую рань хозяин уже на ногах.

— Спи, Буйко, — успокоил его король. — Отсыпайся за короля, а у меня для сна не хватает времени.

— Ясно как день: король наш опять переряжался в чужое платье и шастал всю ночь по окрестностям. А днём мы будем носом клевать. Не верится мне, чтоб тот, кто постоянно бродит перерядившись, добрые дела делал. Слышал я, будто в Чехии что ни девица, то красотка.