Витязь специального назначения

В дверь просунулась морда большого лохматого пса. Вежливо потоптавшись на пороге, войти внутрь он, всё же, не решился. Уронил тяжёлую задницу на крыльцо и вытянул мощные лапы на порог, положив на них умную морду и уставился на Соловья, как бы говоря: «Ну-ну, ври дальше». Трёхцветная старая кошка, подойдя к другу, упала рядом и привычно потёрлась головой о его бок. Мужики с интересом наблюдали за этой, не совсем обычной, картиной. Первым опомнился Толстый.

— А дальше-то что? — подтолкнул он в бок Ваську.

— Дальше ещё интересней. Погоди-ка, — прервавшись, он нацепил на вилку солёный огурчик и шпротину, аккуратно уложил на кусочек хлеба. Придирчиво оглядел закуску и, выплеснув остаток водки в рот, с удовольствием захрупал тарталетку и продолжил.

— Через пятнадцать, к примеру, толстых папок, обнаруживается пожелтевший рапорт полицейского инспектора Питкина, что среди бела дня прямо посреди мостовой по улице Пупкин-стрит, такого-то числа тысяча девятьсот, к примеру, одиннадцатого года, под лошадь извозчика…

— Кэбмена, — не выдержал Андрей.

— … один хрен… Кэбмена Подсона попал неизвестный человек. Извозчик… тьфу!.. кэбмен клянётся на Библии, что пострадавший появился перед лошадью прямо из воздуха. Что самое интересное, это утверждение подтверждается показаниями трёх-четырёх-пяти прохожих. — прикурив от зажигалки, с наслаждением вдохнул табачный дым и обвёл взглядом друзей.

— А сам потерпевший называет себя рабочим каретных мастерских Добсоном, придя в себя, озирается кругом и, выкатив глаза, вопрошает всех: где он находится и как сюда попал? Ибо последними его воспоминаниями перед ударом лошадиной груди были, аккурат, та же самая улица, только 15 апреля тысяча восемьсот лохматого года. И таких примеров, как утверждают, не счесть.

— Викторыч, ты должен помнить те пачки дел в кабинетах розыскников[2]. Они все, кстати, говорят, что такое количество криминалом и несчастными случаями не объяснишь — несоизмеримо. Согласен?

— Естественно, — отозвался Соловей, — Акела, ты не промахнулся.

Позывной «Акела» Борисыч приобрёл на Северном Кавказе, будучи там в одной весёлой командировке. После одного случая сержант Вадик, поддразнивавший его «старой собакой» (как родившегося в год Собаки), назвал его «старым волком» и, засмеявшись, добавил «Акела!»

С тех пор по рации его весь отряд называл только так, а нередко и просто в разговоре. Он и в охране по привычке пользовался старым позывным. У Славы с Василием позывные были, соответственно, Клим и Соловей.

— Слушайте, мужики, — задумчиво потёр румяную щёку Клим, — как же так получается? С одной стороны — всё это рядом, с другой — никто про это ничего не знает.

— Парадокс, — пожал плечами Андрей.

— Настоящая истина всегда парадоксальна, — заметил хозяин дома.

— Кто это сказал? — поинтересовался Соловей.

— Как кто? Я.

— Ну, ты даёшь, Борисыч. Я думал, кто-то из классиков.

— Ну, погоди немного, я же живой пока.

— Да он и сам прекрасно понимает, — махнул рукой Андрей, — просто сделал тумблер «ДУР» в положение «ВКЛ».

— А всё-таки? — поддержал друга Василий.

— В смысле «всё-таки»? — уже, слегка раздражаясь дотошностью товарищей, спросил Георгий Борисович, — всё это интересно, пока самого не зацепило. «Кинжал хорош для того, у кого он есть…»[3]

— Стреляли… — хмыкнул Соловей.

— Саид, почему у тебя седло в кале? Стреляли… — поддел друга Славка.

— Тьфу, на тебя, — обиделся Васька. Но, обладая хорошим чувством юмора, засмеялся, — гады вы, но без вас скучно. Слушайте, что это за тишина какая-то странная?

Выглянув на улицу, они, с все возрастающим удивлением, увидели затянутое темными клубящимися тучами небо. Не было видно ни Луны, стоящей в первой четверти, ни звезд. Более того — не было видно ни одного огонька, ни со стороны железной дороги, ни в самой деревне, несмотря на детское, в общем-то, время. Странное безмолвие накрыло Леоновку. Не было слышно ни щебета птиц, ни лая собак. Пропало в давящей тишине мычание соседских коров, даже кузнечики в траве не стрекотали.

— Что за хрень? — почему-то шепотом спросил Василий. Словно бы отвечая ему, небо вдруг распорола гигантская ветвистая молния, секунды через две громыхнул такой раскат, что мужчины невольно втянули головы в плечи. А затем началось настоящее светопреставление.

Яростные порывы утробно гудящего ветра с сокрушающей силой били в стену. Дом жалобно поскрипывал под ударами шквального ветра, с улицы слышался треск ломаемых сучьев. Где-то, кажется, в бане, захлопал оторванный лист железа, звонко разлетелось стекло в одной из шипок окна веранды. С победным свистом ворвалась внутрь струя ветра с дождем, разметав легкие предметы и залив водой стол. На целых пока стеклах ливень стекал сплошным потоком.