Витязь в кошачьей шкуре (СИ)

— Василий нам ничего рассказать не может. Бабка, что я упустила — так я за него тогда очень боялась, не рискнула ее задержать! У нас пять папок свидетельских показаний обобранных и ограбленных — толку ноль. Баюн им спел — они заснули… Раз только приметили, как старуха улетает на метле, волоча кота. Но было темно и плохо видно. Да и старушки наши летают на метлах через одну. Может, эта, с рынка, душой не виновата.

Севериныч подергал себя за длинный нос.

— Может, и не виновата. И что ты ей уйти дала — к лучшему. А то бы история по-другому пошла. Вот для вас конкретно двоих. А ворюг… Рано или поздно мы все равно их поймаем, — он лихо закрутил бороду вокруг шеи. — Вот техника приедет, что я в городе заказал. Записывающая тарелка, как у Кощея, хотя и не такая пышная… Кот им нужен — станем ловить на живца. Пускай вину искупает.

Доможил постучал по теплому крылечку:

— Не мельтеши. Садись.

— Кот был — не вешать же все преступления на него! — возмутилась Луша. — Где тогда украденное? Он был голодный, побитый, ошпаренный. Значит, не по своей воле им помогал.

Баюну сделалось тепло от того, что она так горячо его защищает. И даже перспектива побыть живцом не так и ужасала.

— А что он нам ничего рассказать не может, тут ты не совсем права. Мы вот что сделаем…

Севериныч потер большими пальцами о средние и указательные, и на порог перед ним спикировала и развернулась уже знакомая баюну карта здешних земель.

— Ну, давай, Василий. Показывай.

Баюн повел носом по карте. Она оказалась не просто подробной. Она, когда нужно, приближала изображение. Василий узнал вертлюжинский рынок. Над пергаментом поднялись торговые ряды с резными крышами и коньками, забегали, засуетились торговцы и покупатели. Залаяли псы, захрюкали свинки, заржали лошади. Вот тут, на северном краю, Луша подсаживала баюна на мотоцикл…

Он уплощился и заурчал, подбираясь девушке под ласкающую руку. Та легонько потрепала баюна за ухом:

— Давай, сосредоточься…

Овраг на карте Василий узнал. А дальше — никак. Лес и лес, тропинки какие-то, болото… Ничего не пищит, не каркает и не приближается. Вроде вон Кощеев замок на горе, и все. Больше никаких примет.

— Ну ладно, — похлопал по карте доможил. — Давай иначе попробуем.

На хуторах, отдельных усадьбах и нескольких зажиточных домах, отмеченных там и сям, вспыхнули огонечки.

— Вот жилье, которое ограбили, — крякнул Севериныч. — Примерно по кругу. А что у нас в середине?

— А ничего, — Луша почесала щеку. — Заброшенное кладбище. Все чернолесьем поросло. Часовенка вроде еще стоит, хоть и накренилась.

— Вот в часовенку я бы и сходил.

Луша потянулась и глубоко вздохнула:

— Я и сходила. Ничего там нет. Пара медных монет позеленевших — вся добыча. Я их к вещдокам приложила и в опись внесла. Если там что и хранили, то унесли, когда Вася от них сбежал.

— Так ты что же, предлагаешь им его вернуть? — пошутил домовой. — Чтобы они все скраденное на место положили?

— Я? Нет!

Она хотела вскочить, но тут же вернулась на крылечко, встрепанная, с красными пятнами на щеках.

Василий притворился, что спит. Даже ухом не дергал, когда над ним муха вилась.

— Дедушка-соседушка! Время идет, а меня все сильнее к баюну тянет. Севериныч, может, я с ума сошла? Он же кот!

— Под звериной шубой далеко не всегда зверь, — отозвался мудрый доможил. — И под красотой лица далеко не всегда рыцарь.

Луша покраснела.

— Ты о Кощее? Так это не я, это все зелье.

— Ой ли? — усомнился Севериныч и похлопал вскинувшуюся Лушу лапищей по плечу. — Ты у нас девочка большая, сама разберись. А я в это ваше бабское «люблю-не люблю» лезть не нанимался.

— Но ты же знаешь!

— Как коням гривы расчесывать, как девкам веснушки сводить, — загибал пальцы доможил, — как ведьм от хлева отваживать, чтоб молоко не выдаивали… Как дите в люльке качать. Хотя нет, в этом деле домовая кикимора справнее. А в любощах — нет, не разбираюсь. Иди делом займись, дурь из головы и повыдует.

Луша очень недовольная ушла в дом, унося карту подмышкой.

Глава 16

С этого вечера что-то пошло не так. Или все так. Только Василий по глупости этого не понимал.

— Что ж ты мне душу-то рвешь, когтями теребишь? Ты баюн али кто? Признавайся!

Василий пык-мык, пасть раскрывает, а голоса нет. Один только мяв.

И нет бы проявить сочувствие — Луша его из горницы выставила! Вот так взяла и выгнала. Вместе с мисками и подушкой, на которой он спал. И с когтеточкой.

Ну, насчет мисок и когтеточки он, положим, погорячился. Попробуй столб перенеси! Так навес на дрова рухнет.

Да и миски наполнялись кашей, кусочками мяса и свежей водой, как по расписанию. Василий подозревал в этом особую магию, свойственную домовым, а значит, и Северинычу. Порции тоже меньше не становились — наоборот. Взамен Вертлюжинский староста попросил только дохлых мышей на крыльцо не класть. Ему приятно и все такое, но гости самоуправы, пожалуй, не одобрят.

Но подушку Василия Луша из-под своей кровати выкинула.

Не сказать, что он не обиделся. Обиделся, и сильно.