Витязь Железный Бивень

О том, можно ли с такой ведовской тростинкой соваться к Нурдовым глазам, старуха раздумывала почти две солнечных жизни. Хон и Торк досадовали на ее медлительность, им все было ясно: новая тростинка оказалась почему-то куда сильнее прежней, и, стало быть, нужно только приноровиться вовремя обрывать ведовство. При каждом удобном случае они лезли к Гуфе с подобными разъяснениями, и та не ругалась, не спорила — терпеливо выслушивала одно и то же. Или не выслушивала, пропускала мимо ушей. Кто ее разберет, Гуфу. Вроде и поглядывает на говорящего, кивает даже, будто бы соглашается, но по глазам не понять, слушает ли, слышит или думает о чем-то вовсе другом. Время от времени старуха заставляла Лефа сесть поближе к очагу и подолгу рассматривала и ощупывала его ступню. А потом опять принималась думать.

Леф во всех этих спорах да уговорах участия не принимал: казалось ему, что в подобном деле Гуфе никто не помощник, такое только самой ведунье решать. И Нурд молчал. Только однажды, когда Торк и названый Лефов родитель очень уж насели на старуху, прошлый Витязь вдруг оборвал их убеждения хмурой негромкой фразой:

— Ты, Гуфа, хочешь — слушай их, хочешь — нет, а только помни одно: хуже, чем нынче, мне ни от чего не станет.

Это стоило всех без остатка пространных речей его приятелей-воинов, но вовсе не Нурдовы слова убедили-таки старуху взяться за целительство, способное обернуться бес знает чем.

Убедили ее Истовые и Хон.

Столяр вел себя странно. Бывалый воин вздрагивал от каждого шороха; иногда ни с того ни с сего вскакивал и бросался в темные безлюдные переходы, причем ради подобной нелепой беготни мог оборвать на полуслове беседу или выронить поднесенную ко рту ложку.

А еще у него вошло в обычай надолго исчезать — особенно по ночам. И еще: ни на кратчайший осколок мига он не желал расстаться с проклятым мечом. Садясь за еду, пристраивал меч на коленях, ложась спать, клал возле правой руки; Раху провожал в кладовые с мечом, Вечного Старца ходил кормить опять-таки при мече... Даже в то местечко, которое прежние хозяева Обители определили для понятных каждому посещений, — даже туда Хон брал с собой голубой клинок.

В конце концов Торку, Лефу и Гуфе надоело гадать о причине такого Хонова поведения, и они, не сговариваясь, дружно принялись вытрясать из столяра объяснения (тому, кстати, еще повезло, что занятая своими горестями Ларда потеряла интерес к окружающему — при всем хорошем она, не в пример другим-прочим, вряд ли стала бы терпеть целых два дня).

Загнанный в угол Хон попытался было отнекиваться да увиливать от ответов, но вскорости покорился и нехотя рассказал все.

Накануне возвращения искателей ведовской хворостинки он в очередной раз отправился кормить Старца. Это, кстати, неблизкий путь. Нынешние обитатели Первой Заимки поселились там же, где до них жили Истовые. Зал с очагом и несколько каморок, обустроенные для отдыха и спанья, находились почти что под самой крышей. А Старец содержался в одной из пещер, выкопанных ниже подножия Обители. Так что, добираясь до него, нужно было не только спуститься с самого верха строения в самый низ, но и еще глубже, под землю.

Хон постарался взять с собой как можно больше всяческой снеди (это чтоб в следующий раз идти к Старцу пришлось не очень скоро), а потому изрядно взмок, покуда добрался до того самого зальца, где на следующий день Торк и прочие увидели его стоящим с мечом наготове. Из зальца этого начинался потаенный лаз наружу, отсюда же извилистый, обильно ветвящийся проход вел в хранилище Древней Глины. А в дальнем углу начинался спуск в подземные пещеры, истрескавшиеся ступени которого больше походили на щебнистую осыпь.

Столяр решил немного отдышаться перед тем, как лезть на готовые в любой момент стронуться камни. Поставив корзину с кормом, он уже собрался присесть, как вдруг в глубине хода к хранилищу Глины качнулось трепетное желтое зарево — качнулось, заиграло живыми бликами на сочащихся влагой стенах и вдруг потухло. Словно бы кто-то неведомый, выходя из-за поворота, разглядел впереди огонек чужой лучины и тут же задул свою.

При Хоне не было оружия, только плохонький ножик, и все-таки столяр бросился в темный зев стиснутого камнями прохода. Добежав до поворота, он остановился, потому что порывистыми своими движениями едва не погасил лучину, а остановившись, не решился идти дальше. На вольном воздухе — в скалах или в лесу — бывалый воин не побоялся бы ничего, но здесь... Свет хилого огонька не в силах был дотянуться даже до следующего поворота, в стенах смутно чернели пятна боковых ответвлений, из которых так удобно бросаться на проходящего... Несколько мгновений Хон стоял неподвижно, тиская вздрагивающими пальцами рукоять ножа, всматриваясь и вслушиваясь. Было тихо, только потрескивала лучина да собственное Хоново сердце колотилось так сильно, что, казалось, темное нутро огромного строения вот-вот откликнется эхом на эти удары.