Витязи в шкурах

— Поди сюда! — махнул Пилип крестнику грека.

Тот молча подошел и стал у стола, сжимая гусли в правой руке. Тиун протянул руку, чтобы потрепать музыканта по щеке, но тот ожег Пилипа таким взглядом, что тот отдернул ладонь.

— Гордый! — хмыкнул тиун. — Как необъезженный конь. У нас объездят!.. Хочешь быть музыкой у Святослава?

Костас-крестник пожал плечами.

— Еды будет, сколько живот емлет, — стал перечислять Пилип, загибая жирные пальцы, — доброй еды, с княжьего стола! Дадим порты и рубаху шелковые, сапоги козловые — будешь, как боярин ходить. Гривна в год жалованья, а сколько еще князь и бояре серебра в жменю насыпят, коли угодишь!.. Жена, дети есть?

— Боярин, что допрашивал меня в полоне, говорил, что погибли все. Один я.

— У нас долго один не будешь! Киевские девки любят таких чернявых! — загоготал тиун. — Смотри только — не шалить! — погрозил Пилип пальцем. — А то обрюхатишь девку, а она — в ноги князю! Не любит такое Святослав, а пуще его — княгиня. Женись, как надлежит доброму христианину, и живи, как Господь заповедал. Заповеди знаешь?

— Крестный учил.

— А песни сочинять умеешь? Надобно к приезду Игоря.

— Только петь, боярин.

— Хоть так… Сочинители найдутся. Пойдешь ко мне?

— Как скажет отец мой, богом данный, — поклонился музыкант. Костас довольно ухмыльнулся.

— Уважительный! — похвалил тиун. — Поди, погуляй — позовем!

— Будет тебе триста рабов по ногате! — решительно сказал Пилип, когда музыкант ушел.

— А Святослава не боишься? — лукаво сощурился грек.

— За доброго музыку князь мне и пять сотен простит! — хмыкнул тиун. — Беда у нас. Коська-гусельник опился меда и третьего дня как помер. Добрый был музыка, но пил немерено. Князь велел такого же сыскать, а где быстро найдешь? Гусельников и дудочников хватает, но чтоб такой добрый…

— Шелку для князя тебе не надо? — спросил Костас. — Паволоки, аксамит, узорочье разное…

Пилип задумался.

— Возьму, коли не станешь дорожиться! — сказал решительно. — У Святослава имения много, да на пиру гостей и дружину станет одаривать. За сечу великую и победу над ворогом. Может не хватить даров. Вези на княжий двор шелка, а там спросишь меня! По рукам?

Костас вместо ответа с размаху ударил по пухлой жирной ладони. Тут же вышколенный слуга торопливо метнулся к столу с еще одним кувшином вина…

А новонареченный Костас, выйдя во двор постоялого двора, прошел в дальний угол и присел там на ветхую колоду у поленницы. Положил на колени гусли и пробежался по струнам пальцами. Теплое сентябрьское солнце мягко согрело его лицо и плечи, и музыкант заиграл, отвечая музыкой на переполнявшие сердце чувства. Мелодия, негромкая, светлая заполнила двор, затем выплыла за ворота, заставив остановиться пробегавшую по улице стайку девок. Тихо пощебетав, они замерли у распахнутых ворот, во все глаза пялясь на странного музыканта.

Но Костас не видел их. Прикрыв веки, он самозабвенно перебирал струны, ласкал их, словно благодаря за мир, воцарившийся в его душе. Ему было хорошо. Вокруг были добрые люди, которые любили его, хвалили его за музыку и готовы были много сделать для него. Бог сжалился над ним и дал покой его душе.

Обрывки давних воспоминаний клубились у него в голове, пытаясь пробиться к сознанию, но Костас не позволял им этого. Теперь он был уверен, что черные мысли больше не овладеют им и не заставят терзать душу. Он прогонит дьявола, который пытается овладеть его разумом. Он сильный мужчина. Он всю жизнь мечтал играть для добрых людей, и вот мечта его сбылась. На это понадобились годы. Он много страдал. Но теперь все позади. Ему повезло. Алла акбар! Нет, не так. Слава тебе, Господи! Ныне, и присно, и вовеки веков…

2004–2005