Витька Мураш - победитель всех

— Знаешь, Мурашов, — сказала Наташка как-то очень грустно, — иногда я тебя просто ненавижу. Если бы ты был получше, я могла бы с тобой дружить.

— А зачем мне это нужно? — спросил я.

— А кого ты на «казанке» катал? — спросила Наташка.

— Никого.

— Не ври.

— Иди тогда всем расскажи!

— Я никому не говорила, даже девочкам.

— И Кольке не говорила?

— При чем тут Колька? — удивилась Наташка.

— А ты не знаешь?

Наташка посмотрела на меня, как на полоумного, и вдруг засмеялась.

— Ой, не могу! Ты думаешь… Да совсем он мне не нужен, твой Колька. Мне совсем другой человек нравится. Угадай, на какую букву?

— На твердый знак, — сказал я.

Наташка перестала смеяться, и лицо у нее сделалось злое.

— Да, — сказала она, — на твердый знак. На самый твердый, на каменный, на железный, на дурацкий знак.

В эту секунду скомандовали садиться в лодки, и Наташка убежала. До пирса было десять шагов, а она помчалась как угорелая — чуть в воду не свалилась. Чудная эта Наташка! Никак не пойму, чего она ко мне пристает?

Наши лодки плыли одна за другой — след в след. Я сидел на корме; мне полагалось командовать, но ребята гребли нормально — и орать без толку не хотелось.

Море было совсем тихое. На воде плавали облака, но не розовые, как тогда, а белые. Прямо по этим облакам носился на «казанке» Леха и резал их на куски. Он то уплывал вперед, то возвращался, то кружил возле нас, словно коршун.

Мы хотели сразу плыть на Мощный. Но Иван Сергеевич сказал, что это пока пробный поход, всего на два дня. Нужно посмотреть, что и как у нас получается. Между собой мы договорились: за нарушение дисциплины на воде — по пятнадцать банок. На берегу — по пять. Это за мелкие нарушения. А за серьезные — общее собрание, и — на мыло. Можно на месяц, а можно и на все лето.

До ближнего острова было километра четыре. С берега он казался совсем рядом, но по воде мы шлепали с полчаса, пока он стал приближаться.

Острова у нас почти сплошь из камня. У берегов — целые каменные завалы, не везде и пристанешь.

Мы плыли вдоль острова, пока не нашли бухточку, а в ней пляж — маленький, как лысина у Евдокимыча.

Когда стали разгружаться, ко мне подошел Колька.

— Мураш, Батона дядя Костя не отпустил, он без спроса удрал.

— Ну и правильно, — сказал я.

— Я не про то. Когда все будут еду складывать в общую кучу, ему положить нечего.

— Поделимся.

— Давай сейчас, а то ему неудобно.

— Какая разница? Все равно все общее.

— Разница есть, — сказал Колька. — Ты, Мураш, то умный, а то совсем ничего не соображаешь.

Я посмотрел на Батона. Он бегал по берегу, помогая вытаскивать вещи из лодок, подавал рюкзак, но у него никаких вещей не было, даже удочки.

— А зачем еду раскладывать?.. — сказал я. — Возьми мой рюкзак и отдай ему. Мне-то все равно, мне удобно.

— Ты генерал, чтобы твой рюкзак носить?

— Не генерал, — сказал я, — а меня дежурным оставляют у лодок. Все равно нести кому-то придется.

— А-а-а… — сказал Колька.

— Бе-е-е… — ответил я.

С Колькой разговаривал я спокойно, но сам жутко радовался. Очень редко мне удается победить Кольку, когда мы спорим.

Колька отнес мой рюкзак Батону, и тот сразу взвалил его на плечи.

Возле бухточки палатки поставить было нельзя: сплошной ельник и камни. Ребята разобрали вещи и пошли в глубь острова.

Ко мне подошел Леха.

— Зачаль как следует лодки. Разобьем лагерь — тебя кто-нибудь сменит.

— Зачем чалить? Я же здесь, они никуда не денутся.

— Спорить не будем, — сказал Леха. — Такой порядок. Вам понятно, матрос Мурашов?

— Чего тут непонятного…

Леха ткнул пальцем в сторону «казанки».

— Услышу мотор — все! Сажаю тебя в лодку и везу домой. Насовсем.

— Ты на меня не кричи, — сказал я. — На матросов кричать не полагается. Ты командуй спокойно.

Леха вздохнул.

— Витька, я просто тебя предупреждаю: если кто из вас утонет, Ивану Сергеевичу — тюрьма.

— Не утонет. Ты же — спасатель.

— У меня не сто глаз, — сказал Леха. — Действуй. Возьми сапоги в «казанке».

Когда Леха ушел, я надел высокие сапоги, вытолкнул лодки на воду и заякорил так, чтобы они не бились о дно.

В «казанке» лежал бинокль. Я взял его, вылез на берег и присел на камень. В заливе поднялся небольшой ветерок, но здесь было тихо. Я слышал стук водокачки, где-то в поселке затрещал пускач трактора; в заливе шел небольшой буксир — его динамик на все море орал песню про «королеву красоты»; все звуки были слышны отдельно.

Где-то далеко затарахтела моторка. Я нашел ее в бинокль, она шла в залив. Кто в ней сидел, было не разобрать.

Я повесил бинокль на грудь и обошел бухточку. На берегу всегда можно найти что-нибудь интересное. Я читал, что на кораблях матросы никогда не плюют за борт. Им не запрещается, а просто примета такая. Но на всякий мусор примета, наверное, не действует — валят в море все, как в помойку.

После шторма на берегу полно всяких ящиков, досок, банок из-под сока, полиэтиленовых бутылок — чаще всего с иностранными надписями. Может, у иностранцев мусора больше, а может, они только в свое море не плюют, а в наше им можно.