Витька с Чапаевской улицы

И вот этот глубоко притаившийся в нем страх наконец открыто вылез наружу. Не стесняясь никого, даже Аллы Бортниковой, которая ему очень нравилась. А теперь и Алла отступила куда-то далеко… Кстати, где они сейчас? Не собираются ли тоже перейти линию фронта? Зачем, спрашивается, он сказал Никонову, что их всех расстреляли? Он ведь не видел? Зачем соврал? Не Гошка это сказал Никонову, а подлый страх, который после той проклятой бомбежки, видно, навсегда поселился в нем…

Пришел Никонов. Бойцы стали подниматься с земли, отряхиваться, надевать оружие. Красноглазый с сердцем забросил карабин за спину. Бугристый нос у него лоснился. Светловолосый положил тяжелую руку Гошке на плечо.

— Бог не выдаст — свинья не съест, — ободряюще улыбнулся он. — Повезет, так нынешней ночью будем у своих… Подымайся, парень!

Гошка сгорбился и стал развязывать шнурки на дырявом ботинке.

— Сучок попал… колется, — сказал он, не глядя на бойца. — Переобуюсь — и догоню.

Бойцы растянулись цепочкой за Никоновым. Шагали след в след. Светловолосый, прежде чем свернуть на просеку, оглянулся и помахал рукой — мол, поторапливайся…

Они ушли. Гошка смотрел им вслед. Обмахрившиеся коричневые шнурки, будто длинные черви, извивались у ног. Еще можно быстро зашнуровать ботинки, вскочить на ноги и догнать их… И никто ни о чем не догадается. И, как сказал светловолосый, если бог не выдаст да свинья не съест, то нынче уже будет Гошка Буянов у своих…

Не вскочил Гошка на ноги, не поторопился. Все так же сидел он на мшистой кочке, прижавшись спиной к шершавому сосновому стволу, и смотрел прямо перед собой. Страх перед бомбежкой, опасностью мертвой хваткой удерживал Гошку на месте.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. САМЫЙ ДЛИННЫЙ ДЕНЬ

Витька, сгорбившись, сидел на табуретке в большой светлой комнате и с тоской смотрел в окно. У самой изгороди млела на солнце большая береза. В ветвях сновали, чирикали воробьи.

По улице поселка в расстегнутых мундирах прогуливались немецкие солдаты. У дома стояла чёрная с коричневыми пятнами легковая машина. Шофер спал на сиденье, откинув голову и раскрыв рот. Через дорогу колодец. Два обнаженных до пояса немца поливали друг другу из ведра. На телеграфном столбе сидела длинноносая ворона и с любопытством смотрела на них, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.

— Что же ты, паря, делал у склада боеприпасов? — монотонно спрашивал сонный краснорожий полицай в немецкой форме.

— Откуда я знал, что там склад? — так же уныло отвечал Витька. — Не видел я никакого склада.

— Не видел, значит?

Полицай нехотя встал из-за стола, подошел и, размахнувшись, ударил Витьку по лицу. Мальчишка кубарем слетел с табуретки.

— Водой на тебя брызгать али очухаешься? — зевая, спросил полицай.

Когда перестали мельтешить в глазах зеленые искры, Витька медленно поднялся с пола. Сначала встал на четвереньки, потом на ноги.

— Очухался, — удовлетворенно заметил полицай и снова уселся за письменный стол.

— Кто тебя послал сюда?

Витька ощупал щеку: никак зуб выбил? Глаза уже превратились в щелки. Ну и кулаки у этого бугая — как врежет, так сноп искр…

— Ну чего вы, дяденька, привязались? — жалобным голосом сказал Витька. — Никто меня никуда не посылал. Из детдома я. Своих разыскиваю.

— Знаем мы этих своих…

— Да наших ребят… Эшелон разбомбили, вот все и разбежались.

Полицай расстегнул ворот тесного суконного мундира. На лбу капли пота. Жарко ему в чужом мундире. Кваску бы холодного хлебнуть из жбана, а тут возись с каким-то голодранцем!

Витьку час назад доставил в комендатуру часовой. Он прихватил его у самого склада, что замаскирован в перелеске за околицей. Витька было бросился бежать, но часовой в два счета догнал. Он даже стрелять не стал. Витьку доставили к оберштурмбаннфюреру гестапо Лемке. Оберштурмбаннфюрер был очень занят и препроводил мальчишку к помощнику коменданта Семенову, наказав выяснить, что этот маленький русский делал у склада.

И вот уже битый час помощник коменданта Семенов выясняет. Он уже вывихнул большой палец о башку этого паршивца. У помощника коменданта тяжелая рука: взрослые, случается, после его удара теряют память, а этот держится. Не похоже, что он послан партизанами. Во-первых, не здешний, по выговору видно, что городской, во-вторых, исхудалый и грязный. Издалека идет. Может, действительно своих разыскивает и случайно на склад напоролся. Сколько их, шпаны вшивой шляется по дорогам…

Возможно, помощник коменданта и отпустил бы Грохотова на все четыре стороны, но не понравились ему Витькины глаза. Уж слишком дерзки. Такой, будь на его стороне сила, в глотку бы вцепился.

— Котовского знаешь? — спросил полицай.

— Слыхал, — ответил Витька, трогая пальцем шатающийся зуб. — Из книжек.

— У нас тут свой объявился… Партизан.

— Вашего не знаю.

— Надоело мне тут с тобой тары-бары разводить, — сказал полицай. — Отправлю я тебя в кутузку. Пускай с тобой сам оберштурмбаннфюрер толкует…

Витька выплюнул изо рта окровавленный зуб. Теперь во рту дырка. Он втянул в себя воздух и раздался свист.