Витой посох. Преодоление

– Энели, – обратился к нему брат, – а смог бы ты сейчас станцевать? Хотя бы немного.

Юноша с удивлением посмотрел на брата, потом на сестру, которая явно была готова провалиться сквозь землю от стыда из-за затеянного непотребства, и ответил:

– Да. Я могу.

– Нужна какая-нибудь музыка?

– Необязательно, хотя с музыкой лучше. Достаточно, если мне подыграет она. – Энелион кивнул на Альну. – Она очень хорошо поет.

Мелианор снова улыбнулся, подошел к той и попросил ее об услуге. Она поначалу опять смутилась, но взяла себя в руки, окинула взглядом зал и неожиданно для себя потихоньку стала наигрывать древнюю балладу, в свое время так поразившую Арена, когда он еще был почти беспомощным одноглазым инвалидом с искалеченной рукой, что юноша решился попробовать научиться стрелять из лука.

Энелион быстро скинул парадный камзол и остался в одной нижней рубашке. А потом он начал танец. В мелодию струн незаметно вплелся напев флейты в руках Далиорана и повел вдаль. Где-то там разворачивалась история о певце и охотнике, которые в давние времена подняли восстание против дорского владычества на Северных Пустошах. Юноша танцевал, и изумленным зрителям казалось, что они видят происходившее в те времена, как наяву. История дружбы, борьбы и смерти, навсегда сохранившаяся в памяти северян, оживала перед ними. Руки танцора взлетали в призыве к небесам, в которые превратился свод, и звезды смотрели оттуда вниз в маленький зал, где застыли, сдерживая дыхание, изумленные люди. Кружилась посреди зала светлая фигурка, и свивался сверкающим вихрем звездный ветер, пронизывая черноту бесконечной ночи и вызывая из памяти веков полузабытые имена. Зрителям казалось, что это они сжимают оружие, их тело пронзает вражеская сталь, и близкий человек навсегда уходит из этого мира. Однако когда легенда закончилась, танцор не остановился, и Альна завороженно продолжала играть. Страшная боль от потерь становилась легкой печалью, подобно утреннему туману, укрывающему израненную землю. А потом из него начали пробиваться ростки новой жизни и радости. Последняя песня, видимо из народных, была очень простой, но уже о жизни и счастье. И радость входила в уставшие и измученные сердца глотком воды посреди пыльной пустыни. У многих зрителей на глазах блестели слезы.

Когда Энелион наконец замер и поклонился, певицу внезапно скрутила страшная судорога, и у нее началась рвота. Сидевшая рядом Телия побледнела и отшатнулась, потому что из тела Альны стали выскакивать серые сгустки, больше похожие на мерзких бесформенных слизней. Девушка вскрикивала и задыхалась, к ней рванулись ведающие и маги, но танцор жестом остановил их и подозвал Тиаля. Тот опустился на колени перед несчастной, достал из-за пазухи небольшой сверток и раскрыл его, поднеся к ладони Альны. Она задрожала и расслабленно вытянулась на полу. Когда певицу подняли и усадили в кресло, она была вся мокрая от пота, но в открывшихся глазах уже не было ни тени бессилия и безумия, а на губах впервые за много месяцев заиграла слабая улыбка.

Принцесса с удивлением смотрела на князя, пока он танцевал, и вспоминала странный сон, приснившийся ей два года назад: тот самый беловолосый юноша, танцевавший на полутемной сцене и призывавший к себе близких по духу, сейчас стоял в этом зале.

– Вот поэтому он – князь, а я только маг, – слегка усмехнулся Мелианор, повернувшись к Лартину. – Энели почти не обучен магии, но уже умеет то, до чего другие пытаются дойти десятилетиями… и не всегда доходят…

Лиерия безмолвно сидела, не в силах пошевелиться, по ее щекам текли слезы, она даже не могла подняться, чтобы обнять младшего брата или встать перед ним на колени.

Танцор тем временем тихо отошел и опустился в свое кресло.

«На самом севере, на высокой скале, стоит древо. От него во все миры протянулись нити. Сталь сияет на древе в свете всех лун, и священны приходящие к нему. На древе ночей стоит знак, он говорит о том, что каждый Страж сумеет взять то, что прочим дастся с трудом. И лунная сталь на древе горит, и полнится смыслом взгляд узревшего сие. Дороги идут с запада до Порога, до Края с востока и до глубинного предела с юга; лишь с севера идут все, кто мыслил вернуться; и идут не спеша до Дикого Дола и далее проходами древних в суть земли и твердь, ставшую огнем», – примерно так вещал полуседой карайн десятника Лохри всем собравшимся на очередной «вечер сказаний». Остальные кивали и вторили ему, это была одна из новых историй, которая должна войти в анналы всех племен.