Виток истории

Майя поднялась на мостки первая. Ее опоясывали длинные сверкающие нити, с них падали жемчужинка за жемчужинкой. Она сбросила шапочку и тряхнула волосами, разбрызгивая капли воды, так что встречающие со смехом разбежались. А затем нас подняли на руки и понесли к пьедесталу почета. Я отвечал на приветствия, смотрел на Майю и думал, что сегодняшняя победа — подарок ей ко дню рождения. Завтра Майе исполняется сто восемь лет…

3

Круглые тельца беззвучно ударились друг о друга и остановились. Яркое пятно света переместилось, стали видны низенькие, вбитые в землю домики. Крыши — из множества каких-то тонких трубок. Вспомнилось: это не пластмасса, а природный материал. В древности назывался соломой.

Над головой с воем промчался странный летательный аппарат, похожий на птицу. Потом я увидел гравилет и несколько успокоился. Но вот ноздри втянули горьковатый запах — и волосы стали дыбом, пот выступил на лбу. Это был запах опасности.

От аппарата-птицы оторвалось несколько черных точек. Они падали с пронзительным воем, раскалывающим мозг. Когда-то я знал, как они назывались. Рядом раздался металлический голос:

— Родина требует жертв!

Ему вторил другой, приказывал:

— Если ты не успеешь убить его, он убьет тебя!

Мое тело напряглось, готовясь к прыжку. Тревожный голос диктора: «Прерываю все передачи. В заповедных джунглях Амазонки погибает человек. Его координаты… Всем гравилетам, находящимся в этом районе, всем экспедициям, всем станциям спасения, всем… В заповедных джунглях погибает человек. Его координаты…»

Я понял, что речь идет обо мне. Меня спасут! Но бритоголовые обезьяны надели на мою голову железные обручи и начали закручивать винты. Одна из них, забавно подскакивая, сказала:

— Ты человек низшей расы. Подлежишь геноциду.

Она говорила на каком-то шифре, и я не понимал, что означают ее слова.

Снова послышался голос диктора:

«Поздравляем вас, люди! Человек в джунглях спасен!»

Я схватил камень и швырнул в обезьяну. Теперь она должна уйти.

Холодная рука коснулась моего лба, и я увидел над собой встревоженное лицо Майи.

— Тебе опять снилось страшное? — спросила она. Я заставил себя улыбнуться:

— Все в порядке, родная. Иди досыпай…

С беспокойством всмотрелся в ее лицо с заострившимися чертами. Что с ней происходит? Почему она так настороженно спит, часто просыпается? Почему следит за мной и плачет по ночам? Неужели заметила? Но ведь эти сны, когда я вскакивал, липкий от пота, повторялись всего раз семь-восемь в год. Почему я подумал «повторялись»? Они были похожи один на другой, словно из той же серии. Характерным для всех них была смесь из перепутанных воспоминаний прошлого и настоящего. Но почему Майю так пугали мои сны, если она не знала их содержания?

* * *

Я думал о себе и о ней. Только о себе и о ней, а не о том, что нас окружает. В прежние далекие времена мы не умели так думать. Столько времени уделяли различным вещам, что они становились как бы частью нас самих. Мы даже вспоминали кого-нибудь в определенном костюме или за определенным занятием и не умели вспомнить только его самого, без вещей и обстоятельств. Человек тогда учился создавать вещи, его жизнь становилась благоустроеннее, но это еще не означало счастья.

Мы не могли тогда ощущать себя и других как единое целое. Не знали, сколько в каждом из нас живет людей и каковы они. Часто не знали, кого из них предпочесть. И не умели сделать так, чтобы человек в нас постоянно побеждал зверя. Теперь зверь загнан далеко, в очень незначительные уголки нашего существа. Остались в нас люди, но люди разных эпох.

Важно, чтобы завтрашний человек постоянно побеждал вчерашнего. Тогда не будет «я» и «они». Этому мы учимся всю жизнь.

Но можно ли научиться быть счастливым? Очевидно, мы с Майей так и не научились…

Между нами впервые за сто тридцать лет совместной жизни пролегла полоса отчуждения. Что было в ней? Неясные мрачные тени, не имеющие очертаний. Почему так случилось? Может быть, потому, что я думал о Майе так, как будто она была частью меня, а не самой собой. И как будто у нее не оставалось тайн, своих собственных тайн, как тогда, когда она была еще не моей женой, а лаборанткой, бьющей посуду. И, возможно, сейчас я просто должен был проникнуть в ее тайну, разгадать эту забытую и вновь открытую Майю.

С каждым месяцем отношения становились все более натянутыми, и самым страшным было то, что я не знал причины. Я прошел лечение радиосном, и кошмары больше меня не беспокоили. И все же Майя явно остерегалась меня. Из-за того ли, что боялась повторения снов, или же в моих поступках было что-то предосудительное?