Виток истории

Я начал следить за собой, за своими жестами, словами, но ничего странного в них не нашел. А если со стороны виднее? Несколько раз пытался объясниться c ней начистоту. Она отмалчивалась, отводила глаза, бросала, как нелюбимому, холодные успокоительные фразы.

Майя стала очень медленно работать, часто проверяла одни и те же результаты. Однажды спросила меня:

— Что означает слово «нукопропор»?

— Нукопропор? — Я тщетно пытался вспомнить.

— Ну да, — нетерпеливо сказала она, исподлобья бросив подозрительный взгляд, — ты часто произносишь его.

Я готов был поклясться, что слышу это слово впервые. Холодок пополз от шеи к пояснице, как будто с дерева упал за воротник комок снега.

А через несколько дней я проснулся поздней ночью. Сквозь прозрачную крышу светили звезды. Я подумал: может быть, мы стремимся в далекие миры инстинктивно, потому что споры занесены оттуда. Так неудержимо стремятся рыбы туда, где были когда-то отложены икринки, из которых они родились. Незваный гость — тревожное предчувствие застучало в мой висок еще раньше, чем я услышал непонятные звуки. Прислушался. Различил жалобный плач, всхлипывания. Затем в ночной тишине отчетливо раздался протяжный стон отчаяния.

Я вбежал в галерею-сад и увидел Майю. Она сидела под деревом, раскачиваясь, обеими руками сжав голову. Увидев меня, попросила сквозь слезы:

— Не смотри на то, что стоит передо мной.

Я, конечно, выполнил бы ее просьбу, как это и надлежало сделать каждому из моих современников. Но она прозвучала слишком поздно. И я успел заметить, что перед Майей стоял аппарат для детей, начинающих обучение.

* * *

— Степ Степаныч! — окликнул я.

Человек не изменил своей величественной походки, не обернулся. Я уже начал сомневаться, он ли это, но на всякий случай решил догнать и убедиться.

— Степ Степаныч, да что с тобой? — тревожно спросил я, загораживая ему дорогу.

Он помахивал прутиком перед собой и шел прямо на меня, не собираясь сворачивать.

— Степ Степаныч! — Это прозвучало как заклинание.

Он остановился передо мной так близко, что были видны поры на коже его лица, и оглушительно захохотал, как мне показалось, довольный своей шуткой.

— Чему это ты радуешься? — с упреком спросил я.

— Да как же, — давясь смехом, ответил он, — все называют меня Степкой, а ты Степ Степанычем. Мне лестно.

И он вдруг подпрыгнул и больно хлестнул меня прутиком по плечу.

— А ну, давай на шпагах! — предложил он, становясь в позу фехтовальщика.

Я застыл в полной растерянности, не зная, как относиться к его поступкам и словам. А он зашептал громко:

— Я знаю, как спастись. Это очень просто. Поешь волчьих ягод — и вернешься в детство.

В его буйных волосах застряло несколько длинных пластмассовых стружек. Когда он мотал головой, они разворачивались и вновь сворачивались в кольца, нагоняя на меня страх.

— Слушай, — шептал он. — Мы считаем старость патологией. А почему не считаем патологией детство, ведь наша психика в детстве чем-то похожа на психику старости? О, мы великие хитрецы, но я наконец-то обманул всех. Я стал дурачком. И поймал за хвост жар-птицу.

Он запрыгал на одной ноге и забормотал:

— К черту, к черту все лаборатории, все опыты! Мне ничего этого не нужно. Ни лунного филиала, ни «копейки». Только хлеб и воздух. Поверни кубик другой стороной — и ты увидишь другой кусочек рисунка. Но ты не увидишь всего рисунка. Это невозможно. Я не хочу быть ни умным, ни бессмертным. — Его лицо кривилось в хитрой гримасе. — Мне надоела наука. Это она погубила меня. И она погубит все живое. Знаешь, в чем состоит великая истина, которую я открыл? Никому не говорил — тебе скажу. Человек не должен узнавать ничего с помощью приборов. Только то, что принесут органы чувств, — его достояние. Пусть он лучше смотрит в себя, прислушивается к урчанию своего голодного брюха, а когда оно наполнено, пусть станет более чутким и отыщет в себе душу. Это даст ему успокоение. А если он не сможет наполнить брюхо без помощи приборов, пусть убьет соседа и заберет его еду. Но убьет его без оружия, только руками и зубами. Понимаешь?

Он шагнул ко мне, и я поспешно сделал два шага назад. А он схватился за голову и закричал:

— Хочу быть животным и ни о чем не думать! Хочу только чувствовать! А если нельзя животным, то хотя бы верните меня в детство, чтобы я мог начать все сначала. Я бы никогда больше не раскрыл книгу, убил бы учителей, поджег школу. Я бы жил одной жизнью с природой — истина в этом!

Он задрал голову и посмотрел в небо.

Я понял: он сошел с ума.

Степ Степаныч сорвал с дерева листок и начал рассматривать его на свет. Потом растер и понюхал. Я услышал его бормотание:

— Любопытно знать, как он устроен?

И вдруг в одно мгновение все изменилось. Широкая улыбка светила с его крупного мясистого лица. Но вот она исчезла, уступила место озабоченности.

— Что с тобой, брат? — спросил он. — Почему ты так странно смотришь на меня?

Я не мог выдавить ни слова.

— Переутомился, верно, — ласково проговорил он. — Отдыхать нужно больше. Хочешь, махнем с тобой в лунные заповедники? Ты с месячишко не будешь ни о чем думать — только смотреть и удивляться. Идет?