Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

Однако Горькому позволили посетить совершенно особый вид «образцового учреждения», куда невозможно было попасть ни одному иностранцу, — прообраз концлагеря ОГПУ для принудительного труда в зарождавшейся системе ГУЛАГа, который располагался в бывшем Соловецком монастыре. После тщательно подготовленного визита именитый гость опроверг обвинения иностранных обозревателей в использовании там принудительного труда и жестокостях ОГПУ. Посещение Горьким, при его весомой общеевропейской репутации, печально известного трудового лагеря выдвинуло писателя на передний край советской контрпропаганды, которая велась уже с 1925 года. В тот год в Нью-Йорке вышел сборник, озаглавленный «Письма из российских тюрем», где были в том числе и письма с Соловков; поздней весной того же года С.А. Мальсагову удалось совершить побег с одного из лагерных островов северного архипелага, и вскоре он опубликовал книгу «Адский остров». Затем последовали публикации произведений других бежавших заключенных на других языках, главным образом на русском, немецком и французском. Несмотря на политические и стилистические различия, эти первые советские лагерные мемуары, опубликованные за рубежом, представляли схожую картину Соловков — места, где заключенные вынуждены были постоянно заниматься тяжелым физическим трудом в ужасных условиях, голодая и нередко терпя садистские издевательства со стороны охраны. К тому времени, когда Горький приехал на Соловки, иностранные конкуренты обвинили Советский Союз в использовании принудительного труда для понижения цены строевого леса, идущего на экспорт, и к 1930 году США, Франция и некоторые другие страны ограничили либо совсем запретили импорт леса из Советского Союза. В ответах советского государства на протест международной общественности, последовавших с начала 1920-х годов (и включавших отчеты многочисленных специальных комиссий, а также отрывки из соловецких очерков Горького, печатавшихся в советской прессе в 1929 году), большое внимание уделялось успешной реабилитации и перевоспитанию заключенных^{438}. Громогласное публичное восхваление Горьким Соловков оказалось, таким образом, неотъемлемой частью непрерывной советской контрпропагандистской кампании, резко отметавшей все доказательства использования принудительного труда. Однако у Горького была и своя программа, или, лучше сказать, своя политико-эстетическая миссия. Поездка писателя на Север стала важным прецедентом в его проекте, который предполагал на основании мнимой реальности представить самим советским гражданам картину будущего советского превосходства.

Спор о Горьком традиционно вращается вокруг двух диаметрально противоположных полюсов. С одной стороны, вслед за знаменитым обвинением, зафиксированным Александром Солженицыным в его «Архипелаге ГУЛАГ», писателя называли циничным орудием возникающего сталинизма, которое использовали, чтобы попытаться обелить режим в глазах международного общественного мнения. С другой стороны, существуют и защитники Горького, число которых возросло в России в последнее время, заявляющие, что он — критиковавший красный террор времен Гражданской войны и защищавший интеллигенцию — сам стал жертвой обмана потемкинских деревень либо как минимум надеялся смягчить жестокость сталинского режима^{439}. В своей недавно вышедшей книге историк Элизабет Папазян пишет, указывая на его «раздвоенность» или «расколотую идентичность», о загадке Горького: о его наследии гуманиста, резко осуждавшего жестокость Ленина после 1917 года, с одной стороны, и о его же положении сталинского бюрократа от культуры, восхвалявшего чекистов как творцов культуры и «инженеров человеческих душ», с другой^{440}. В некотором смысле, однако, концепция «двух Горьких» более плодотворна для объяснения дальнейших дискуссий, чем для понимания самого Горького. Его роль защитника и опекуна интеллигенции, а также его глубоко укорененное идеологическое одобрение ключевых аспектов сталинизма, его проницательное политическое предвидение и пребывание в крепкой, пусть и позолоченной клетке систематических ограничений не всегда противоречили друг другу. Очень важно понять природу возвращения Горького — как именно он использовал свое негодование против Запада и роль вернувшегося «иностранца» для решительного воздействия на курс, по которому двигалась советская культура.

Максим Горький как знатный иностранец