Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

Попытка генерального секретаря уклониться от ответа на другой из вопросов Людвига, напротив, была на удивление противоречивой: мы имеем в виду вопрос, касавшийся знаний Сталина о Европе и внешнем мире и тесно связанный с его прошлым в качестве подпольного партработника, а не прибывшего из эмиграции партийцатеоретика. Весьма тактично, но при этом совершенно прямо Людвиг попросил генерального секретаря сопоставить длительную европейскую эмиграцию Ленина и собственное, весьма ограниченное по времени пребывание Сталина за границей. Ответ последнего прекрасно отразил противоречия советской системы 1930-х годов в целом. С одной стороны, Сталин назвал очень важным изучение европейской экономики, технологии, организации труда и литературы — всего того, что, по его словам, вполне можно было постичь и издалека. А с другой стороны, не преминул лишний раз кольнуть партийных интеллектуалов: «Я знаю многих товарищей, которые прожили по двадцать лет за границей, жили где-нибудь в Шарлоттенбурге или в Латинском квартале, сидели в кафе годами, пили пиво и все же не сумели изучить Европу и не поняли ее»^{683}. Это интервью было взято Людвигом в тот период, когда основные советские идеологи и члены сталинского окружения вступили в активную борьбу по поводу того, кто же напишет популярную советскую биографию Сталина в двух вариантах — для «внутреннего потребления» и для зарубежных читателей. Людвиг на раннем этапе был одним из кандидатов в авторы западной версии, а в 1932 году основным кандидатом стал Горький^{684}. Массовое продвижение образа Сталина имело международное и внутреннее измерения, причем между собой они были очень тесно переплетены.

Илл. 6.3. Анри Барбюс во время посещения одного из московских заводов (28 ноября 1930 года). Единственный из выдающихся западных интеллектуалов, встречавшийся со Сталиным и в 1920-е, и в 1930-е годы, Барбюс сыграл важнейшую роль в создании культа личности «отца народов». (Фотоархив РИА «Новости».)

Показательным примером значительных связей между внутренней и внешней сторонами возникновения культа личности Сталина являются личные встречи генерального секретаря с французским писателем и активистом коммунистического движения Анри Барбюсом в 1927,1932,1933 и 1934 годах. Самое главное здесь то, что культ личности Сталина и его официальное отрицание в СССР развивались после 1929 года параллельно. Это была ситуация, диаметрально противоположная культу Муссолини в фашистской Италии или принципу вождизма (F"uhrerprinzip), лежавшему в основе нацистской идеологии, поскольку марксистский материализм и советский коллективизм казались несовместимыми с культом личности в эпоху, когда правые и капиталистические лидеры также создавали свой собственный культ. В результате даже упоминать о диктатуре Сталина было запрещено — несмотря на то, что культ его личности стал одной из основных черт советской жизни. Соответственно, необходимо было выдвинуть некое альтернативное объяснение прославлению Сталина. Создатели культа личности очень скоро нашли решение: превозносить скромность генерального секретаря и указывать на его недовольство всенародным низкопоклонством и бурным восхищением. Причем это недовольство было инсценировано самим вождем так же тщательно, как и все прочие аспекты окружавшего его культа, о чем знали лишь немногие посвященные. Важную роль в распространении представлений о непритязательности и скромности Сталина сыграли и принимавшиеся им иностранцы — Людвиг, Барбюс и позднее Фейхтвангер^{685}. В данном контексте написанная Барбюсом биография «Сталин: Человек, через которого раскрывается новый мир», опубликованная на французском языке в 1935 году (и в переводе на русский — годом позже), представляется явно направленной на то, чтобы продемонстрировать подлинность всенародного восхищения Сталиным в СССР и принципиальную невозможность его личной диктатуры^{686}.[59]