Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

Симптоматично, что даже в рамках еще одного важнейшего сходства между двумя эпохами обнаруживается решающее различие: после двадцати лет бесконечного декларирования своего превосходства СССР в пору оттепели снова, как и в начале 1930-х годов, вынужден был «догонять и перегонять» Запад, на этот раз воплощенный в консьюмеристской сверхдержаве — США. По словам Д. Петери, сколь бы упорно ни должны были государственные социалистические «дискурсы системной идентичности требовать представления о Западе как конституирующем Ином, размещения его вовне, изображения его прошлым социализма,… Запад был частью самой социалистической системы, он утверждал себя внутри и казался даже находящимся впереди, а вовсе не позади»^{970}. С зарождением нового гражданского движения в конце 1950-х годов, как и с появлением необычайного увлечения Западом в годы после смерти Сталина (в том числе и со стороны реформистски настроенных элит) системный конфликт, заложенный в советской культурной дипломатии и оживлявший ее, стал гораздо более опасной игрой^{971}. Связи культурной дипломатии межвоенного периода и времен холодной войны, а также контуры культурной и идеологической конфронтации коммунистического движения с Западом определенно заслуживают дальнейшего изучения.

Таким образом, интенсивное системное соревнование молодого Советского Союза с Западом — реальное и воображаемое, внутри страны и за рубежом — формировало страну в той же мере, в какой оказывало влияние за ее пределами. Широкое понимание культурной дипломатии, внедренное в СССР в 1920-х, может быть расценено как подчеркнуто современное — особенно в смысле описанного Джеймсом Скоттом (Scott) «высокого модернизма» — по своему охвату и этатизму^{972}. Данные показатели служили одновременно предвестниками и непосредственным началом великого культурного и идеологического противостояния систем в холодной войне[83]. Как охарактеризовал этот позднейший конфликт Дэвид Коут (Caute), «никогда ранее империи не чувствовали столь остро необходимости доказывать свои достоинства, демонстрировать свое духовное превосходство, стоять на высоте прогресса, завоевывать общественную поддержку и восхищение посредством первенства во всем том, что можно назвать Олимпийскими играми в культуре»^{973}.

То, что холодная война велась и в этом измерении, было следствием соперничества сверхдержав в послевоенный период, но само развертывание соперничества отчасти явилось результатом действий, предпринятых советской системой еще в межвоенные десятилетия. Конечно, решающим опытом в данной сфере для США были эксперименты в Латинской Америке и массовая антинацистская пропаганда периода Второй мировой войны^{974}. Однако существует немало свидетельств, подтверждающих, что советский пример и убежденность в том, что коммунисты ушли далеко вперед в культурной дипломатии, способствовали радикальному усилению участия американского государства в формировании зарубежного имиджа страны. Например, закон Смита — Мундта 1947 года, положивший начало государственному вмешательству в культурную дипломатию, был принят лишь после того, как делегация одного из комитетов Конгресса совершила поездку по Восточной и Западной Европе, «сталкиваясь на каждом шагу с кажущимся превосходством советской пропагандистской машины». Призыв законодателей к созданию сильной «информационной программы» для противостояния советской пропаганде предвосхитил мобилизацию различных современных медиа, выставок и программ обмена задолго до культурной экспансии США конца 1950-х годов^{975}.

Хотя США поздно включились в эту политику и продолжали опираться на смешанную государственно-частную сеть, финансируемую менее щедро, чем аналогичная советская деятельность в ее лучшие годы, довольно быстро проявились те значимые схожие черты культурных дипломатий двух сверхдержав, которые формировали «явный, легальный и публичный участок политической и психологической войны». Власти СССР и США взаимно минимизировали приезды граждан противостоящего государства на свою территорию, так что главными аренами борьбы стали разделенная Европа и развивающиеся страны. Теперь комплекс превосходства-неполноценности, описанный в данной книге, принял наиболее отчетливую и конфронтационную форму, поскольку обе сверхдержавы пытались убедить европейскую аудиторию (как и самих себя) в том, что их «высокие культурные достижения» перекрывают «претензии Западной и Центральной Европы на культурное превосходство». Тем не менее согласно недавнему исследованию Мэри Нолан, и советские, и американские усилия покорить европейцев в период холодной войны имели скромный успех^{976}.