Тогда Шлейхер взял меня под руку, и мы стали прохаживаться взад и вперед по кабинету, беседуя как старые добрые друзья. «Вы просто обязаны оказать Гинденбургу и мне эту услугу. От этого все зависит, и я не могу подумать ни о ком, кто лучше вас подходил бы на эту роль. Вы человек умеренных взглядов, которого никто не сможет обвинить в диктаторских устремлениях, а на правом фланге больше нет ни единого человека, про которого было бы возможно сказать то же самое. Я даже подготовил предварительный список членов правительства, который, я надеюсь, вы одобрите».
Я был вынужден прервать его. «Дайте мне время подумать, Шлейхер. Возможно, я смогу представить лучшую кандидатуру. В любом случае, мы должны сначала решить, что мы можем предложить нацистам за их сотрудничество с президентским кабинетом».
«Я уже перемолвился об этом с Гитлером, – ответил Шлейхер. – Я пообещал ему отмену запрета «коричневых рубашек» при условии, что они станут себя вести прилично, и роспуск рейхстага. Он заверил меня, что в обмен нацисты окажут кабинету пассивную поддержку, даже если не будут в нем представлены».
Я, должно быть, каким-то жестом продемонстрировал свое отрицательное отношение к роспуску рейхстага, потому что Шлейхер торопливо продолжал: «Я убедил Гинденбурга, что если мы намерены какое-то время полагаться на экспертов, а не на политические партии, то поступить так будет правильно. Народ устал от бесконечных политических свар в то время, когда кризис все обостряется. Гинденбург заслужит всеобщую благодарность за любые практические шаги, которые помогут промышленности снова встать на ноги и пресекут бесконечные уличные баталии. Новые выборы пойдут на пользу только умеренным правым и центристским элементам.
На время мы оставили этот вопрос. Я распростился с ним и пообещал все обдумать за воскресенье (дело происходило в субботу) и навестить его еще раз в понедельник. Из военного министерства я вышел в смятенных чувствах. В течение десяти лет я делал все возможное для возрождения своей страны. За это время мне лично не раз приходилось принимать решения, которых многие предпочитали избегать, кто от лени, а кто от неверно понятого чувства верности своей партии. Я же никогда не позволял партийным установкам вмешиваться в предписания своей совести. Теперь, однако, я был призван принять важное решение, которое требовало от меня значительно большего, чем взятие на себя личной ответственности.
Мое согласие или отказ зависели не только от того, насколько верно мы со Шлейхером оценивали тогдашнюю ситуацию. Передо мной еще стоял вопрос о том, достаточны ли будут мои способности для выполнения задачи такой важности. Я полностью сознавал границы своих возможностей, и первым моим побуждением было отклонить предложение Шлейхера.
Но я чувствовал, что этот вопрос заслуживает более тщательного рассмотрения. Было недостаточно просто разобраться с собственными мыслями. Тогда я отправился в расположенный на западной окраине Берлина район Нойбабельсберг, где жил мой друг Ганс Гуманн. Он был энтузиастом парусного спорта, и мы провели с ним большую часть воскресенья на Ванзее, обсуждая все мыслимые аспекты сложившегося положения. Мы курсировали взад и вперед по великолепному озеру, где никто не мог помешать нашим размышлениям.