Вице-президент Бэрр

Я был в Ричмонд-хилле, когда пришло сообщение о голосовании в Южной Каролине. «Маленькая шайка» пришла в восторг. А я — нет. Я почувствовал: тут что-то не так. Извинившись, я немедленно поднялся в кабинет, сел в кресло с томом Блэкстоуна на коленях (мой письменный стол продали) и начал подсчитывать голоса выборщиков по Соединенным Штатам в целом. Мои опасения оправдались. Джефферсон — 73, Бэрр — 73, Адамс — 65, Пинкни — 64, Джей — 1.

Мы с Джефферсоном сыграли вничью, и теперь палате представителей решать, кому быть президентом. Вторичная проверка цифр показала, что исход выборов предрешили выборщики от штата Нью-Йорк. Без Нью-Йорка у Джефферсона было бы на семь голосов меньше, чем он набрал в девяносто шестом году. Адамс же без Нью-Йорка получил бы на девять голосов больше. Что бы ни случилось в палате представителей, я победил в штате Нью-Йорк, и Нью-Йорк решил исход выборов.

Я спал особенно хорошо той ночью, а утром увидел, что улицы завалило снегом. Это напомнило мне дни Революции, и я как будто помолодел.

Примерно тогда же Джефферсон написал мне одно из своих хитроумнейших писем. Поздравил меня с победой. Заметил, что пост вице-президента выше любого поста, который он мог бы мне предложить, и выразил глубокое сожаление по поводу «той потери, которую понесет новое правительство без Вашей помощи. Пробел трудно будет восполнить. Я хотел сплотить вокруг себя людей, чьи таланты, честность, имена и поведение сами по себе внушают доверие. Вас я потерял, в остальных не уверен».

Достойная дань от человека, который потом клялся, что никогдане доверял мне и сомневался в моей честности. Важна дата: письмо написано накануне голосования в Южной Каролине. Я убежден, что Джефферсон принял меры (или слышал, что принимаются меры), чтоб я проиграл вице-президентство Адамсу или Пинкни. Письмо должно было предвосхитить и смягчить мою злость посулом поста в кабинете. К счастью, я имел сильные позиции в Южной Каролине и набрал не меньше голосов, чем он.

Федералисты пришли в смятение. Иные склонялись ко мне на том основании, что при всех своих недостатках (а Гамильтон, как я позже узнал, счел возможным их описать во всех подробностях каждому мало-мальски весомому члену конгресса) я не фанатик, в отличие от Джефферсона. В худшем случае во мне подозревали бонапартистские устремления. Это плохо. Но Джефферсона подозревали в робеспьеровских устремлениях, а это куда хуже.

Я принял срочные меры, чтобы мою кандидатуру не выдвигали в противовес Джефферсону. Существовало, конечно, опасение, что федералисты в конгрессе совсем сойдут с ума и, воспользовавшись двусмысленностью конституции, выберут президента pro tem [74]и он, если эта двусмысленность всех устроит, станет президентом вместо Джефферсона или меня.

Гамильтону, преуспевшему в уничтожении Адамса и расколе его партии, пришлось выбирать между Джефферсоном и мной — двумя людьми, ненавистными ему больше всех на свете. Как ни странно, он предпочел мне Джефферсона, фанатичного уравнителя — тому Цезарю, которого видел, глядясь в зеркало. Со злорадным удовольствием он, прирожденный саморазрушитель, отказывал мне в президентстве, как бы отказывая в нем и самому себе. Но любой здравомыслящий человек, выбирая между тем, кого он почитает фанатиком, и политическим авантюристом, без сомнения, выберет авантюриста, известного искусством компромисса. Как бы там ни было, хочу сказать раз и навсегда: я отказался бы от президентства по соображениям практическим (не говоря уже о долге чести, столь чуждом виргинцам), ибо было ясно, что народ Соединенных Штатов хотел, чтобы президентом был Джефферсон, и, захватив его законное место, я лишился бы возможности править. К тому же мне было сорок пять лет, и я считал, что еще смогу занять этот высокий пост, как предыдущие вице-президенты, да я и заслужил такую награду, принеся первую победу республиканской партии на национальных выборах. Я не предполагал, что, вновь захватив исполнительную власть, Виргиния еще четверть столетия не выпустит ее из рук.

К тому же Французская республика оказалась в руках военного деспота, а наша собственная конституция стала абсурдней, чем когда-либо, и любое незаконное — вернее, безнравственное — давление с моей стороны разорвало бы молодую республику на части.

Я отправил несколько писем в Вашингтон. Письмо Самюэлю Смиту в Мэриленд опубликовано. В нем я начисто отрицал всякое соперничество с Джефферсоном. Я думал, тем все и кончится.

В январе я поехал в Олбани и занял свое место в ассамблее, проводя дни в созерцании нью-йоркских каналов и рек, а вечерами наслаждался прелестями гостиничной жизни. Вряд ли это поведение типично для интригана.

Как ни странно, моей единственной серьезной искусительницей была Теодосия. За день до того, как обвенчаться с Джозефом Олстоном из Южной Каролины, она пришла ко мне в комнату, как я думал, для того, чтобы провести со своим отцом последний вечер девственницы — фраза чудовищная, Чарли, но мне она нравится!