Вице-президент Бэрр

— Да никем. Хотя склонялся к антифедералистам, но не принимал участия в затянувшемся споре. Помню, впервые прочитал конституцию и решил — она и пятидесяти лет не протянет. Видно, ошибся в сроке. Но все равно я прав. Эта конституция не годится для такой страны. Между прочим, сегодня утром, сойдя с парома, я увидел на Вест-стрит труп человека. Его убили вчера вечером на избирательном участке, и никто даже не подумал убрать труп. «Рука твоя, о Анарх, вождь великий, над миром полог опускает, и мрак все поглощает». — Он так часто повторяет эти слова, что я выучил их наизусть.

— А вы за Ван Бюрена? — спросил я. Капля пота скатилась у меня по спине. Жарко сегодня.

— Да.

— Это из-за вашей старой связи?

Он закрыл глаза, опер маленькие ноги о край каминной решетки.

— Я стар, а потому умерен. Из всех стариков, каких я знаю, опасности и неожиданности любит только один Эндрю Джексон. Но думаю, что объяснить это может лишь медицина. У него высокое кровяное давление. Что до меля, мне по душе, как красиво действует Мэтти Ван. Он лишен свирепости, а Клей переменчив и нечестен.

— А мистер Дэвис знает, что вы отдаете предпочтение Ван Бюрену?

— О да. Но он на меня внимания не обращает. Он знает, что Аарон Бэрр — не тот, бывший, а теперешний — в бэрритах не числится.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Город взбаламучен беспорядками. В некоторых домах нет ни единого целого окна. А кому до этого дело? Погода прекрасная, народное ополчение разошлось по домам, у ирландцев с похмелья раскалываются головы, а я отправляюсь с Элен Джуэт в Воксхолл-гарденс.

Мы доехали на извозчике до перекрестка Бауэри и Бродвея. Элен радовалась как ребенок. С тех пор как она поступила в заведение мадам Таунсенд, ей ни разу не удалось пройти больше, чем один-два квартала по Томас-стрит. На ней закрытое платье, и она ничем не отличается от тех дам, что распивают чаи в зале для дам гостиницы «Сити».

— Ах, я часами ей втолковывала, что у меня тут есть тетка и что один… ну, один гость с ней знаком и она часто обо мне спрашивает, а потом я ей говорю: «Мадам Таунсенд, надо мне доложиться тетушке, что я жива-здорова, а то вдруг она станет меня через полицию разыскивать?» — улыбка у Элен — как опрокинутый треугольник. — Ну, она меня и отпустила на денек, хотя ворчала и говорила, что бог, мол, правду видит. Видит он, как ты думаешь?

Я сказал, что сомневаюсь. Но заверил ее, что, если ад существует, там в один прекрасный день появится на редкость образованная леди, которая сведет с ума Сатану знанием Евангелия и теологии.

Вечер теплый, в парке много парочек. Казалось, никому нет дела до того, что Леггет называет «революцией».

Мы погуляли под цветными фонарями, усердно вдыхая в себя чистый загородный воздух, напоенный запахом гиацинтов, а затем устроились в беседке, довольно близко от оркестра, так что могли слушать музыку. Официант-негр принес нам ванильное мороженое и торт. Я почему-то очень нервничал, непонятно почему.

Элен вела себя странно, — совершенно неожиданно для меня, а может быть, и для себя самой.Сперва она была как собачонка, которую спустили с поводка: жадно вглядывалась и вслушивалась в то, что всем давно приелось. Особенно понравился ей странный человечек по прозвищу Пряник, который вечно носится по Бродвею с развевающимися полами, а из карманов у него сыплются пряники — единственная его пища. Никто не знает, кто он и где живет, потому что он ни с кем не разговаривает, а только носится взад-вперед, ест пряники да пьет воду из уличных колонок.

К тому времени, как мы устроились в беседке и стали слушать оркестр, Элен совсем притихла, даже погрустнела.

— Какая радость от прогулки, раз нужно возвращаться?

Кажется, я был к этому готов. Какая собака, вкусив свободы, сама вернется в конуру и сядет на цепь? Жестоко, наверное, показывать ей мир за стенами ее каморки на Томас-стрит. Или просто глупо? Скорее, и то и другое.

— Я думал, тебе… ну, что тебе там не так уж не нравится.

— Мне там мерзко.

Она неприятно крошит пирожное. Надеюсь, мне не придется дотрагиваться до ее липкой руки. В детстве мне как-то попал за шиворот мед. Мама говорила, я потом орал целый час.

— Воды горячей никогда нет. — Элен нахмурилась. — Меня не любит негритянка. Другим дают горячую воду два раза в день. Мне же — чуть теплую и только один раз.А зимой — ледяную. Я говорю мадам Таунсенд: так жить нельзя. Она мне толкует про силу духаи обещает сказать негритянке, а на другой день все то же самое: негритянка только улыбается, когда я спрашиваю, где моя горячая вода. Улыбается злорадно, сует мне кувшин, а вода на пол льется.

Элен смахнула крошки на землю.

— Вот видишь. Нам с тобой и поговорить-то не о чем.

Я сказал, что она все равно мне нравится, о чем бы она они говорила. И был искренен. Но ее этим не тронул. Вечер не удался.

— А с девушками ты о чем говоришь?

Элен пожала плечами.

— Да так. Ни о чем. Ну, о клиентах. Они, девушки, ужас что рассказывают.

— Например?

— Ну, ужас.

Не очень-то пространный ответ. Интересно, что они обо мне говорят?