Витте. Покушения, или Золотая Матильда

А в иных обстоятельствах нуждался в ней, точно шустрый ребенок, за которым требуется глаз да глаз. На парадном обеде увлечется собственными речами, жестикулируя, станет размахивать какой-нибудь ножкой цыплячьей, а замолчав, обнаружит, что и положить косточку некуда, тарелки убрали. В таком случае он недолго думал, как поступить, швырял объедки под стол и продолжал беседу как ни в чем не бывало. Он повсюду вел себя так, как удобней… пока не заметит взгляда жены, следившей за этикетом. В этом, в точности как в одежде или в домашнем убранстве, на нее целиком полагался.

Да и в более важных вещах тоже.

Придет вечером на ее половину, рухнет в кресло без сил. Послушает, глаза прикрывая, как пыхтит на маленьком столике самовар, а в углу на ковре похрапывает старый сеттер Арапка, и начнет почти по–ребячески жаловаться на усталость и непонимание… С ней, с Матильдой, ему легчало.

Порой он просил ее выполнить что-то, чего самому, из каких-либо видов, не с руки было делать. То ли предъявлялось не очень удобным. Она справлялась с деликатными поручениями… по финансовой части также! И когда после Портсмута Сергей Юльевич рассчитывал на место посла в Берлине, Матильда Ивановна как будто бы от себя написала туда Мендельсону, чтобы поддержал перед кайзером эту идею… И по просьбе Сергея Юльевича даже ездила однажды к Гришке Распутину, изобразив одну из тех дам, коих старец любвеобильный принимал без разбору. На Гороховую к нему подкатила вечером на извозчике; опустив густую вуаль, сунула три рубля швейцару, чтобы провел черным ходом…

После стольких лет супружеской жизни сохранилось то между ними, что желают, по обычаю, на свадьбах молодоженам: совет да любовь. И по этой очевидной причине не скончалась, лишь крепла с годами благодарность друг к другу, в свою очередь укреплявшая их союз… у нее же к нему благодарность еще, конечно, за то, что к дочери, как не каждый родной отец, относился.

Так чему же тут удивляться, что любую попытку оскорбить его Матильду Ивановну или унизить Сергей Юльевич принимал к сердцу, переживал с болезненной остротой, от кого бы такое ни исходило…

А несчастного Лопухина, пострадавшего от своей честности, было жаль ото всей души… о чем и поставила Матильда Ивановна без утайки в известность сестру Женю по телефону.

Только что же с этим можно было теперь поделать…

9. Хвост вертит псом

То была не первая попытка упечь его за решетку. Алексей Александрович верно знал: о предании его суду Петр Аркадьевич озаботился много ранее, за огласку письма, посланного по поводу полицейских листовок, подстрекавших к погромам. Однако не получилось.

А ведь сразу же после назначения министром посвятил Петра Аркадьевича на правах былой дружбы в важные ведомственные секреты. И в подробности печатания листовок. И в историю Азефа… Услышанное, казалось, возмутило Столыпина, заявил, что с подобными действиями покончит решительно.

Через несколько дней после их разговора Лопухину пришлось уехать по делам за границу. Тогда, летом девятьсот шестого, в Германии ему попался на глаза газетный отчет: объяснения министра внутренних дел в Думе. Все настолько противоречило сказанному в разговоре, что послал, из Мюнхена кажется, Петру Аркадьевичу письмо, вновь напомнил факты, собранные еще по поручению Витте.

Их попросту отмели…

Служить правосудию было традицией рода Лопухиных. Заседал в суде брат, дядя в окружном суде председательствовал. Много лет прослужив прокурором, слыл блюстителем законности сам… Теперь вот задумал вступить в сословие присяжных поверенных. Старался возобновить прежние, налаживал новые связи в адвокатских кругах. Обращение его к Столыпину не было для этих кругов тайной. И когда адвокаты по делу Петербургского Совета рабочих, надеясь таким образом смягчить приговор, попросили у него текст письма, он его передал. В суде письмо не позволили огласить — хотя бы по одному этому оно оказалось в центре внимания… и попало в печать.

Публично уличенный в сокрытии, нет, в извращении правды, Столыпин, уже председатель Совета Министров, пришел в ярость. В добавление к остальному его упрекали в бессилии перед полицией и жандармерией, у коих он якобы оказался в руках! И на что, интересно, надеялся, публикуя все это, наглец Лопухин?! Уж не на давнюю ли детскую дружбу?

Верно, знались с младых ногтей, принадлежа к одному кругу. Кузены Лопухиных — князья Трубецкие, кузены Столыпиных — князья Оболенские… Но дружбы-то как раз и не было никогда: старше двумя годами, Петя Столыпин взирал на Алекса Лопухина свысока и этого не скрывал. Так что со временем легко разошлись, хотя, само собой, оставались на «ты»…

В полицейском ведомстве аристократ Лопухин, разумеется, выглядел белой вороной. Каким образом он, блюститель законности, попал на песью государеву службу?! Благодарить следовало министра внутренних дел. Ибо Плеве, не кто иной, пригласил прокурора–законника возглавить полицию. Прельстил его, можно сказать. Тем, что принял его условие, непременное: ввести полицейскую деятельность в рамки общероссийских законов.