Витте. Покушения, или Золотая Матильда

Но что верно, то верно. Возглавляемая первым министром полиция чуть ли не рядом усаживается в высокое кресло, подминая под себя даже судебную власть. Что Сергей Юльевич ныне вынужден познавать на собственной шкуре, столкнувшись со следствием волей–неволей. Дело о покушении прекращено «по причине смерти одного обвиняемого и неразыскания других»! Убийство же просто попытались замять. Да как на грех убийца сам объявился. Пришлось‑таки судебно–полицейской улите трогаться с места… едет… Когда‑то будет?!

В один прекрасный, как, впрочем, и большинство других в Биаррице, день, на пляже, на северном, где песок и волны, к Сергею Юльевичу неожиданно подошел (а точнее, колобком подкатился) один из его «лейб» — Руманов, из Питера прямо. Подобные неожиданности здесь случались не так уж и редко; эта, пожалуй, была из приятных.

Руманов застал его полулежащим в шезлонге за чтением родимого румановского «Русского слова».

— Как поживаете, Сергей Юльевич, как здоровье? Я вижу, не забываете нас, грешных!

— Что вы, что вы! Жду от вас питерских новостей!

Он попытался из шезлонга подняться, но Колобок его удержал:

— Так вы же их знаете из газет!

— Это верно, на третий, на четвертый день узнаю…

Своей привычке Сергей Юльевич не изменял, где бы ни находился, газеты исправно пересылали ему.

- …Да кто лучше вашего брата знает, что жизнь всегда шире газет…

— На это нечего возразить. Тем более щель между ними растет и растет… То ли ширится жизнь, то ли зажимают печать.

— А на ваш взгляд, что именно происходит?

— Петр Аркадьич, они на глазах свирепеют…

Вставлять между прочим громкие имена, словно речь о добрых знакомых, в этом был журналистский шик, Сергей Юльевич прощал своим «лейбам» безобидную слабость. Тем паче так вот язвительно сдобренную этим ядовитым «они».

— От них все бабье в восторге, — откликнулся он вполне в тон, прозрачно намекая на дворцовую камарилью, — они и держатся в юбках! — И довольно похоже передразнил (газетчик догадался кого): — «Они замирили… они успокоили!..»

— На самом‑то деле и в нынешний год что ни неделя, то выстрелы. Или взрывы. Слава Богу, не все достигают цели… Бог спас государя, великого князя, Столыпина, наконец, но несколько губернаторов убиты — в Александрополе, Пятигорске, Пензе, и начальники тюрем, а уж офицеров и полицейских трудно счесть… Но печатать про это ни–ни! И о многом другом тоже… Никакой отсебятины, господа!..

— Знаете ли, мон шер, перед самым отъездом я заглянул к Коковцову на Елагин остров, на дачу, — в свою очередь пустился откровенничать Сергей Юльевич. — Он как раз разговаривал по телефону о вчерашнем заседании Совета Министров и, окончив, объяснил мне, что Петр Аркадьич находит законы о печати, в мое время изданные, чересчур либеральными, требующими изменений. И предложил предоставить губернаторам и градоначальникам штрафовать газеты по усмотрению…

— Не понравится какая статейка, тотчас высший чин вызывает градоначальника, и редактору — штраф, — поддакнул Руманов, — а то и упечь могут!., даже такса установилась. Не желаешь платить пять сотен, садись‑ка на месяц. За тысячу — на полтора… А Худекова из «Петербургской газеты» за статью о заговоре на государя на три тысячи наказали, а не заплатит — на три месяца пожалте в кутузку! И подобные газетные новости — что ни день… Не поверите, князь Ухтомский попал[52]!

— А вот я, если помните, начал с того, что уже назавтра после 17 октября собрал к себе петербургских редакторов, и тогдашние мои пожелания показались многим стеснительны! Ну а нынче‑то, полагаю, о них как об идеале вздыхаете, при действительном произволе столыпинских распоряжений!

— Кое для кого делаются исключения, — не желал остановиться Руманов. — Вам любезный Дубровин пример. Привлекли сего доктора за погромные публикации особой пахучести— через пять дней прекратили дело! Первый случай такой расторопности…

Самодержавный, полицейский и политиканствующий, сановный, полный нечистоты Петербург, словно грязная пена, настигал их обоих, накрывал с головою на благословенном Атлантическом берегу и, казалось, совсем уж погреб под своею скверной, как вдруг мальчишка подбежал, что твой ангел, и потянул деда в иной мир, на песчаную отмель, чтобы вместе заняться серьезным делом — возводить из песка крепостные стены, окруженные рвами. Дед покорно поплелся, только в знак извинения развел руками и у самой кромки воды принялся вычерпывать море игрушечным детским ведерком и подносить воду к стройке, нелепый и неожиданно добрый, со стороны напоминая верблюда.

Словоохотливый же питерский его «лейб» тут же встретил другого знакомого и спросил, а слышал ли тот анекдотец, пришедший ему не без повода, про верблюда и лошадь.

— Что‑то не припоминаю, — признался знакомый, заулыбавшись заранее. — И разумеется, попросил: — Расскажите, милейший!..

Милейший Руманов уговаривать себя не заставил:

— Встретила лошадь верблюда и спрашивает: «Верблюд, а верблюд, отчего у тебя спина кривая?» Подумал верблюд, подумал, сплюнул и ответил вопросом на вопрос, совсем как в Одессе: «А что, по–твоему, у меня прямое?!»