Витте. Покушения, или Золотая Матильда

Министр императорского двора барон Фредерикс вез графу Витте приглашение в Петергоф.

На завтра.

Сергей Юльевич был достаточно предусмотрителен, чтобы это приглашение не застало его врасплох. Еще по пути из Петергофа в субботу заехал вечером на Дворцовую набережную к князю Алексею Дмитриевичу Оболенскому, спросил его мнение, как поступить. Они нередко советовались друг с другом. С присущей ему экзальтацией князь воскликнул:

— Нет сомнений, разумеется, надо составлять Манифест!

Тогда Сергей Юльевич попросил князя набросать черновик:

— Перечислите все свободы… и чтобы был ответственный кабинет!

Текст, который получится, Оболенский обещал подвезти в понедельник утром прямо к пароходу на пристань… разумеется, если события не примут иной оборот…

События иного оборота не приняли, и утром 17–го тут же на пристани он прочел написанное Сергею Юльевичу, а засим и откланялся было.

Но Сергей Юльевич его удержал:

— Поедемте, князь, вместе.

В глубине души опасался, должно быть, отказа, в таком случае при отступлении лучше выставить впереди себя автора… Ну а в случае одобрения он готов будет исполнить высочайшую волю.

По пути, в каюте, карандашом вдвоем с князем правили текст, добиваясь ясности, дабы исключить кривотолки. В Петергофе Сергей Юльевич попросил переписать его начисто. Однако писарям–каллиграфам, рондистам[7], потребовалось бы на это чересчур много времени. Машинки же не оказалось… Не менее получаса прошло, пока разыскали какого‑то господина с принадлежащим ему ремингтоном, и Сергей Юльевич продиктовал документ, чтобы представить на усмотрение царю.

Так что высшие блюстители канцелярских порядков не без трепета отметили в этот день, что впервые бумага такой государственной важности исполнена подобным образом, на машинке…

Оставалось лишь догадываться о причинах настойчивости царя — до тех пор, пока Сергей Юльевич с достоверностью не узнал, что камарилья подговаривала ни в коем случае не уступать в этом пункте. Витте, дескать, хочет, чтобы меры, которые должны успокоить Россию, исходили не от его величества, а именно от него самого. И причина проста: граф мечтает стать президентом всероссийской республики!

Ни больше ни меньше.

А потом те же самые лица, прекрасно помнившие перипетии сумасшедших октябрьских дней, не стеснялись упрекать его в том, что он якобы подсунул, якобы вырвал у царя Манифест!..

2. Находка в печи

Александр Николаевич Гурьев был человек основательный. Он давно уже из вечера в вечер являлся в особняк на Каменноостровском и, поднявшись на третий этаж, зарывался в дальневосточные бумаги, зарывался буквально, из‑за слабого зрения едва не водя по ним носом, на котором крепко держались очки с толстенными стеклами, отражавшими блики ото всех, какие только возможно, ламп, перед тем непременно зажженных.

Александр Николаевич Гурьев был человек ученый, автор множества трудов по статистике, по финансам и бесчисленного количества всяческих служебных записок, составленных для Сергея Юльевича в его бытность министром. Секретаря министерского ученого комитета в то время почти в открытую именовали пером министра. Сергей Юльевич никогда усидчивостью не отличался, писанину переносил с натугой и не мог недели обойтись без такого «пера». Они научились понимать один другого с полуслова, что Сергей Юльевич тоже весьма ценил, ибо пускаться в долгие объяснения был еще менее склонен. Сам чужие мысли схватывал на лету: собеседник только начал высказываться, только распелся, а его уже подгоняют, мол, ясно–понятно, дальше‑то что? С верным Гурьевым не случалось такого.