Виттория Аккоромбона

— Возможно ли, — воскликнул незнакомец, всплеснув руками, — что я именно здесь удостоился такого зрелища? Этот живой памятник старых событий, этот монумент великих времен, эта свободная сильная женщина прошла сейчас мимо меня, как портрет Фидия или Лисиппа {59}. Едва очнувшись от сна поэзии и искусства, я вдруг оказываюсь в чудесной старинной легенде, и мне не хватает духа, чтобы прийти в себя. Она, бедная, почти ребенком обрученная из политических соображений с жестоким, страшным Медичи, герцогом Флорентийским Александром, ставшая свидетельницей его убийства (с тех пор прошло ровно сорок лет), снова была выдана замуж и потом послана братом регентшей в Нидерланды, где, как настоящая королева, показала себя умной, сильной и великой в самых трудных ситуациях, образец благородства — полная противоположность великой Елизавете Английской {60}, пока не вынуждена была уступить неверной политике, коварству и кровожадности герцога Альбы {61}. Чего она только не видела, не пережила, не узнала! Она знает цену свету, князьям, противоречия и слабости людей, горе и счастье!

— Совершенно верно, — ответила донна Юлия. — Сейчас пока она живет на этой вилле, но, может быть, как княгиня мне недавно сказала, еще в этом году отправится в свои замки в Абруцци и в Неаполь. Сегодня она была очень занята, иначе, конечно, обратила бы на нас внимание, ибо всегда была весьма милостива и благосклонна по отношению к моей семье и особенно к моей дочери.

— Она — уникальная женщина! — воскликнул Капорале. — По крайней мере, я еще никогда не встречал и не слышал о подобной. Вы не поверите, но она еще и сейчас во время охоты, несмотря на свой возраст, даст фору опытному охотнику. Она искусная наездница и не боится даже самых диких лошадей, охотится впереди всех шталмейстеров, короче — настоящая вираго {62}в самом благородном значении этого слова.

Молодой человек, беседовавший с княгиней, теперь поспешил к компании и попросил старого поэта Капорале представить его семье, которой он уже намеревался нанести визит. Капорале заявил:

— Примите благосклонно, уважаемые дамы, моего замечательного молодого друга графа Пеполи из Болоньи.

— Мы слышали о вас, ваших благородных делах и вашей благотворительности,— сказала мать. — Когда встречаешься с болонцами, нет ни одного, кто не пел бы вам славу.

Граф изящно поклонился и ответил на эту лесть подобной же. Они пошли домой, где их ждал простой, непритязательный обед.

Есть характеры, которые, если и не отличаются силой духа, то все же привлекают сердца ненавязчивой благожелательностью и человеколюбием, а также тонким обращением. Граф принадлежал к их числу. Он сразу расположил всех к себе, как будто уже давно был членом семьи. Граф составлял приятный контраст со вторым чужеземцем, который казался хоть и благороднее, но не настолько знатным: в свободном, непринужденном поведении графа чувствовалось, что он с юности вращался в блестящих кругах, воспитывался дворянином, и большое унаследованное состояние с давних времен освобождало его от всякой нужды и от любого неудобства жизни. Другой гость, чьи живые глаза одухотворенно блестели, а губы так изящно улыбались, был более похож на ученого, профессора университета или на важное духовное лицо.

После обеда все направились в небольшую беседку в саду, где наслаждались свежестью дня и любовались видом красивых окрестностей.

— Здесь, в этом приятном обществе, — воскликнул Капорале, — нам нужно, как это сейчас стало модно, организовать небольшую поэтическую академию, где было бы можно импровизировать на любые темы. Если же сочинение не получится, то можно на ходу набросать небольшое стихотворение или поэму, если позволит муза.

Мать извинилась и ушла, Фламинио сопровождал ее. Остальные сели вокруг стола и Капорале предложил тему — «Сила любви».

Установилась тишина, все сочиняли, и когда листы были исписаны, Чезаре сказал:

— Я не поэт, а только шут, и об этом говорит мой сонет.

Капорале прочитал свое произведение. В сонете содержалось извинение, что поэт присягнул на верность пародии, но он льстит себя надеждой, что его стихи не покажутся фривольными, даже если в шутках и остротах он не достигает какого-нибудь Берни или других знаменитых поэтов.

Граф Пеполи произнес:

— Кто сейчас в Италии не слагает стихи? В круг воспитания всякого образованного человека входит умение это делать, и мы имеем большое преимущество в том, что наш прекрасный, изящно звучащий язык облегчает создание рифмы. Дилетант же, сам того не ведая, повторяет находки своих предшественников.

Утонченные стансы самого графа рассказали в нежных образах о неожиданном счастье на несколько минут превратиться в поэта в столь изысканном обществе.