Вьюга

— Ну и задал ты мне работенку, сотник! Век буду помнить. Бывало — казнил воров, сек виноватых людишек. Но такое — не приведи господи. Страшно!..

— Государеву изменнику и поделом! Жалеть его нечего. А воеводе слюни распускать не к лицу. Али ты не муж?

— Муж-то муж, а все-таки…

— А ведомо тебе, воевода, как Ивашко Болотников дворян казнил? Ведомо, как над знатными людьми надругивался? Одних велел утопить, других вез в Путивль для казни, иных велел сечь плетьми, а опосля полуживых с позором отправлял в Москву. Государя пресветлого Шубником звал! А сколь велику смуту учинил по градам и весям!.. Жалеть ли такого изменника?

— Зло он учинил великое, верно, — согласился воевода, опасаясь продолжать разговор на щекотливую тему. — Скорей бы с ним кончать вовсе…

— Погодим. Пускай помучается, — сухо вымолвил Петрищев. — Пусть ему глазницы огнем пожжет!

— Лют ты, сотник, да, видно, служба у тя такая…

— Государева служба: пасти надо царский трон от лихих людей. Они люты, а мы лютей! Иначе нельзя.

Вскоре воевода уснул за столом. Сотник сидел на лавке, раскачиваясь и что-то бубня себе под нос. Из покоев вышла хозяйка, заспанная, небрежно одетая. Кофта на груди не застегнута, волосы кое-как схвачены гребнем. Она, сонно щурясь, подошла к мужу, стала его расталкивать, но бесполезно: Данила Дмитрич не поднимал головы. Хозяйка махнула рукой и посмотрела на сотника. Тот, не вставая из-за стола, потянулся к ней, хотел что-то сказать. Ульяна поспешно удалилась в покои. Сотник опять взялся за штоф.

Марфушка видела сон: узник в железах встает с лавки и, ласково улыбаясь, говорит приветливо:

— Спасибо тебе, девица!

— Не за что, — отвечает девушка, потупившись. Он еще молодой, высокий, красивый, такой, каких она раньше не видывала. Голос мягок и вкрадчив:

— Хорошо ли тебе живется?

— А житье на житье не приходится.

Но тут из-за ее спины неслышной тенью выходит Ефимко Киса и поднимает плеть. Марфушке стало страшно. Она закричала во сне, а потом почувствовала, что кто-то будит ее, тянет за руку.

Она проснулась. Перед иконой тускло горела лампада, и в ее бледном рассеянном свете девушка разглядела бородатое лицо Петрищева. Дыша противным винным запахом, он шептал:

— Сойди, голуба, с печи… хочу приласкать тебя! Одарю богато! Есть у меня серебро-золото.

Марфушка с перепугу сильно ударила ногой в ненавистное бородатое лицо. Сотник отшатнулся, остановился посреди кухни, размазывая по лицу кровь из носа. А Марфушка, как ящерка, соскользнула с печи, надела валенки, накинула полушубок — и на улицу.

Темно, метельно… Ветер стал люто трепать Марфушкины волосы, полушубок, пронизывал до костей. Марфушка остановилась: Куда бежать? Беспокойно оглянулась на дверь воеводского дома и мимо приказной избы, мимо стрелецких халуп побежала к избе Косого. Жена стрельца Ониська относилась к девушке хорошо, жалостливо, и теперь, наверное, приютит, спрячет от воеводина гостя. И тут же Марфушка подумала: А вдруг гость пожалуется воеводе? Тогда высекут. Но нет, жалиться он вряд ли станет. Стыдно будет: пришел к девке ночью, а она его ногой в харю!

Марфушка еле достучалась. Заспанная Ониська всплеснула руками и увела ее в теплую избу.

…Сотник не сразу пришел в себя от столь решительного отпора, а опомнившись, подошел к умывальнику и стал примачивать водой вспухший нос. Нашел утиральник, которым пользовалась Прасковья после мытья рук, и утер лицо. Кровь из носа перестала течь. Тихонько открыв дверь в покои, Петрищев хотел было идти в горницу спать. Но едва переступил порог, как кто-то обвил его шею мягкими теплыми руками и зашептал на ухо:

— Зачем, миленькой, к девке пошел? Недоумок она! С такими ли тебе валандаться?

Петрищев отвел руки Ульяны от себя и спросил:

— А где Дмитрич?

— Улегся спать. Я его на кровать увела. Пойдем, я провожу тебя…

VIII

Полный мрак… И боль. Сильная, мучительная. Всего ожидал Болотников от царевых холуев, только не такого надругательства над ним.

Если даже они сохранят ему жизнь, то теперь она потеряет для него значение. Слепому неизмеримо труднее, чем зрячему, вырваться на свободу. А и вырвется, так куда? На паперть, униженно просить милостыню, обращая к людям изуродованное лицо?

Всю ночь он лежал на спине, стараясь не шевелиться, чтобы не усилить боль. О приходе утра возвестила смена караульных. Стрельцы поговорили, пошумели и успокоились. Ночные стражи ушли, хлопнув дверью.

Далеко за стенами съезжей в посвист вьюги вплелись крики петухов.

И все-таки надо жить! — пришла в голову мысль. — Вырваться на волю, пойти к народу. И безглазый должен приносить ему пользу. Надо звать к борьбе, к смертной схватке с боярами и царем!

В полдень стрелец принес ему обед — глиняную чашку со щами, хлеб, шкалик водки. Поставил все это на пол и сказал:

— Тут щи и шкалик. Не пролей!

— Сгинь! — в сердцах сказал Болотников.

Стрелец укоризненно покачал головой:

— Безглазый, а гордец.

— Пошел вон! — узник приподнялся. Он был готов броситься на караульного. Тот трусливо выскочил из коморы.