Вьюга

Выехал откуда-то поезд, и не настоящий, а только паровоз с прицепом, идет себе потихоньку, пыхтит, отдувается…

Брат говорит: «Смотри, как он задохнулся. Устал, наверное?» — «Еще бы не устать, — отвечает отец, — всю ночь дома на колесах таскал! А дорога-то у него видишь какая ненадежная? Железки в четыре пальца шириной — попробуй-ка удержись на них с таким грузом!.. Ты не рвись туда, сынок. Он сейчас передохнуть остановился, а как будет трогаться, его запросто в сторону шатануть может…» А паровоз как загудит!.. Отец с братом смотрят друг на друга и слова вымолвить не могут… Вот так мой отец и брат мой с поездом познакомились.

Вокруг засмеялись.

— Чего смеяться? — у Чары у самого губы расползались в улыбку, но он сделал серьезное лицо. — Разница-то между вами невелика. Отец его поезда испугался, вы из дому тронуться боитесь. Причина одна — невежественность, темнота. Пройдет десять — двадцать лет, ваши дети знаете как над вами хохотать будут! А может, просто не поверят: как это, скажут, могло случиться, чтобы комсомольцы, передовые ребята в другой город ехать боялись!

Я, товарищи, вот что предлагаю. Сегодня четверг, домой пойдете. Пусть каждый из вас приведет хотя бы по паре сбежавших. Как думаете, удастся сагитировать?

— Попробуем…

— Может, и получится…

— Тогда голосуем! Кто за мое предложение, прошу поднять руки!

Глава тридцать первая

Гандым сбежал одним из первых, сразу, как только слухи о переезде училища подтвердились. Его-то и обещал вернуть Сердар.

На долю Сердара пришелся только один беглец, поскольку, кроме него и Гандыма, никто из их села в училище не попал. Сердар отправился домой в твердой уверенности, что, никому ничего не рассказывая, запросто уладит дело с Гандымом. Не тут-то было. Гандым успел оповестить все село, и когда Сердар явился домой, его поджидали десятка два родственников — им уже было известно, что Сердар собирается в Ташкент. Народу набилось полна кибитка, пришли даже такие, о которых Сердар и понятия не имел, что они — родня.

Родичи явились с самыми благими намерениями: дать совет, наставить парня на правильный путь. Как же его не поучить: матери нет, отец в песках, все равно что круглый сирота.

Первым заговорил старик с длинной седой бородой и большим посохом в руках:

— Ты, сынок, даже и не помышляй в Ташкент ехать. Нечего тебе там делать. В нашем роду никто наукам не предавался, никто на должности не служил. Бросай свое учение и — к отцу, подпаском, — и старик стукнул посохом об пол.

— А может, лучше ему к молле Акыму вернуться? — несмело подал голос какой-то нестарый мужчина.

— Незачем, — строго сказал старик. — Он ведь по своему желанию ушел от моллы Акыма.

— Ну мало ли… По молодости чего не бывает. Поступит снова. Может, потом в медресе пойдет. Он парень толковый.

Родичи зашумели все разом:

— Толковый, да не старательный.

— Один раз бросил — и хватит!

— К отцу его! В пески! Подпаском!

Сердар сидел, окруженный родичами, притихший, словно побитый щенок. Он уже и думать забыл про Гандыма — самому бы не попасть в силок.

Старик с посохом откашлялся и сказал негромко:

— Ну, Сердар-хан, скажи свое слово. Думаешь, промолчишь, спасешься?

Сердар понимал: что бы он теперь ни доказывал, будет так, как сказал этот дед. Ни один из присутствующих не заступится за него — не посмеет перечить старейшине. Ослушаться старшего в роде — значит пойти наперекор неписаным законам, наперекор всему многовековому укладу жизни. Что же ему теперь делать? Послушаться, бросить учебу? Нет, этого не будет, пусть хоть земля разверзнется!

— Подпаском в пески я не пойду, — вполголоса сказал Сердар. — И в школу моллы Акыма не вернусь.

Наступила тишина. Все смотрели на старца. Тот резким движением поднял свой посох и с силой стукнул им об пол. Он ничего не сказал. Молчали и остальные. Это был дурной признак, и бабушка решила вмешаться.

— Детка! — сказала она, жалостно глядя на Сердара. — Не могу я отпустить тебя в дальние страны. Я с горя пропаду, не видя твоего личика. Ты уж послушай старших. Послушай, детка, они не хотят тебе зла.

— Зла-то, может, и не хотят. Но и добра — тоже!

— Ты что? Что с тобой? Мыслимо ли такое говорить? — бабушка в ужасе зажала Сердару рот.

— Так… — дрожащим от гнева голосом произнес старик с посохом. — Теперь понятно. Сырой помет заговорил! Вот он, щенок, лаем своим возвещающий конец света! Значит, родственники твои, собравшиеся здесь обсудить твою судьбу, не желают тебе добра? Может, они сделали тебе что плохое?

— Плохого — нет. Но и хорошего я от них не видел!

— Что? Что?! — старейшина даже задохнулся от гнева.

— Разве вы не бросили нас с больным братом, когда бежали от большевиков?! А ведь твердили, что они всех убивают!

Упрек Сердара был справедлив, и он прозвучал, как пушечный выстрел. Старик с посохом молчал, глядя в землю. Никто не произносил ни слова.

— Разговорами его не убедишь, — проворчал кто-то в дальнем углу. — Таких только за глотку брать. Он ведь теперь комсомол. Да еще главный у них, у паршивцев!

— Кто? — спросил старик с посохом. — Кто он теперь?

— Комсомол. Молодой каманис!