Вьюга

Вздохнув, Заир попыталась припомнить лицо своего деда. Образ складывался из отдельных, оставшихся в памяти частей, нечётких контуров, никак не желавших складываться в единый портрет. Она не помнила ни матери своей, ни отца, а лишь дедушку, который почти всё время проводил в поле, появляясь к вечеру на ужин и пару часов перед сном, отдавая любимой внучке. Женщин на ферме не было, лишь несколько раз в дюжину дней приходила откуда-то странная тётушка не на много младше деда и принося с собой продукты, сладости и отбирая внимание родного и единственного человека. Заир боялась и не любила её, к тому же считала некрасивой и совершенно противным человеком. Она, эта женщина, постоянно просила дедушку отпустить с ней Заир и говорила о выгодах для самой девочки попасть когда-нибудь в храм, став служительницей Господа и веры в Него. Не часто, но после таких разговоров дедушка пил и начинал плакать, разговаривая о непонятных для маленькой Заир вещах сам собой, иногда даже впадая в ярость.

Воспоминания прервал слабый, но настойчивый стук в дверь. Насторожившись джигьяса скрестила пальцы и позволила войти. Она уже прекрасно знала, что будет дальше. Под низкий потолок её кельи ступила послушница, лицо которой было совершенно спокойным выражая кротость, но глаза чуть щурились, скрывая гордое недоверие.

— Пресвятая, — начала скромно женщина, — тебя уже ждут.

Заметив, что вошедшая опустила взгляд на руки Заир, ей пришлось быстро создать благодарственный жест Всевечного Аль и согнуться в поклоне. Вошедшая ответила тем же.

— Я провожу тебя в трапезную — дорога предстоит не лёгкая.

Заир направилась за женщиной одновременно злясь на всё: и на малоразговорчивых и угрюмых обитательниц храма, служащих в нём, и на их одежду, где рукава затягивались на запястьях, чтоб не собирался проклятый белый песок становившийся затем влагой, от чего невозможно было спрятать руки, и на свою слабость, которая словно исчадие вечного пламени заставляло испытывать муки непередаваемого стыда перед всеми этими людьми.

Путь по узким каменным коридорам оказался запутанным, но уже довольно знакомым. За те несколько лет прожитых здесь Заир наконец-то смогла найти для себя ориентиры, чтоб неплохо разбираться в лабиринтах скального поселения ортодоксов. А ведь поначалу она буквально страшилась покидать свою келью, часто смиренно молясь о прощении и жалости к себе. И только укрывшись от холода одеялом, пытаясь согреться под жёсткой шерстью, Заир позволяла себе выпустить несколько слёз. Она ещё помнила, что значить плакать и быть снисходительной к себе, хотя Преподобная мать, впрочем, как и многие старшие сёстры на Иннане-Ви обучавшие девочек-подростков не слишком обращали на подобную чувственность внимание. Вся плаксивость и эмоциональные всплески проходили постепенно и как-то сразу под нажимом распорядка и жёстких правил обучения. Бесконечные правила в долгих ритуалах, медитации и заучивание молитв степенным потоком вымывали из детей все человеческие привязки, что многие из тех учениц, которые достигали пубертатного возраста, превращались в надменных, но холодных и угрюмых статуй. Именно они и становились тем материалом, который после некоторых изменений отдавали в услужение — а чаще в замужество — в высокие круга власти правящих Объединённого Сообщества. На счастье, как считала Заир, она не попала в подобный легион…

Её от дедушки забрала сестра Керни, та самая, которая приходила и упрашивала его. При прощании с единственным и родным человеком Заир в страхе смотрела на противное лицо женщины, и улыбка той её пугала ещё больше, чем прежде. Они потом долго шли пешком до следующей фермы, практически не говоря друг другу ни единого слова. Под вечер их приняли в доме, где незнакомые люди довольно громко и раздражённо общались с преподобной сестрой. Заир тогда очень устала, сразу же отказалась от еды и пугаясь окружающего быстро уснула. Под утро её разбудила странная девочка, которая настойчиво тормошила её и гадко улыбалась. Тогда она ещё плакала, умела плакать, тихо со всхлипами. Но вот теперь позволить себе подобного она не имела права.

В широком зале с низким потолком и разделённом сводчатыми грубыми колоннами находилось три длинных стола. В полумраке кто-то тихо говорил; тишина более не нарушалась посторонними звуками, только шелест шагов пришедших шорох одежд напоминал о присутствующих. Пляшущий в фонаре свет словно пугаясь то сжимался, то разгорался вновь так, что сидящих тяжело было узнать. Утренняя трапеза как всегда была не богата и уже разложена по тарелкам.

Когда Заир подошла ближе, то узнала одного из старейшин и Главную Мать ортодоксов. Они встали приветствуя её.

— Вечного света Око Его всем живущим! — ответила джигьяса. Выдерживая осанку она осталась стоять дожидаясь приглашения.

— Садись, Пресвятая и прими пищу перед дорогой. Путь весьма не близкий… — начал пожилой мужчина.

Молча Заир опустилась на скамью рядом с женщиной. Полностью седая голова той не была покрыта и отливала в полутьме пеплом.

— Ты знаешь куда и зачем отправляешься, — утвердительно сказала та.