Вьюга

— Это ясно, — Горбуш-ага слегка кивнул головой, — сперва расход, потом — доход. Без этого не получится, Это я все понимаю, рассказы твои ученые слышал, но только вот что я тебе скажу, сынок. Ты ведь не зря пришел ко мне на ночь глядя, не языком поболтать. За советом пришел, потому что не с кем тебе сейчас посоветоваться, кроме как со старым Горбушем. Положение твое такое, что, если споткнешься, оступившись, подняться не дадут.

— Это я понимаю.

— Комиссия была на месте?

— Была. Всех овец пересчитали. Акт составили. Акт правильный, все как есть. Я подписал.

— Ладно… С этим, значит, покончено. Давай вот что, сынок. Завтра же, не теряя времени, отправляйся ты в Ашхабад к Атабаю. Расскажи ему, как мне говорил: все свои мысли, все мечты свои ему выложи. Он поймет — человек понимающий. И каждого насквозь видит, глаз у него такой, зоркий. Пусть он с тобой поговорит, посмотрит на тебя: он враз определит, кто чего стоит. А то ведь сейчас и насчет девушки жалобу могут состряпать… Вины твоей в этом деле нет, да у Гандыма дружков хватает — при товаре состоит, многим нужен.

— Но вы-то понимаете, Горбуш-ага, что Гандым как раз больше всех виноват! Если б он не соблазнял Пудака своим калымом…

— А где у тебя доказательства, что он калым предлагал?

— Доказательств у меня нет. Письмо его было к Мелевше, фальшивое, подлое письмо, и то в огонь бросил. Я же с ним судиться не собирался.

— Ладно. Езжай к Атабаю. Пойди сейчас к Акыму и скажи, что я присоветовал ехать в Ашхабад. Счастливо тебе, сынок!

— Благополучного вам выздоровления, Горбуш-ага!

Глава восемнадцатая

В первые дни после возвращения Мелевше из больницы многие односельчане приходили ее проведать. Потом поток гостей стал заметно редеть, интерес к Мелевше пропал, и навещали ее только близкие подружки, а так как девушки весь день были заняты, а мать тоже с утра до вечера пропадала в поле, Мелевше целыми днями сидела одна в кибитке и очень тосковала — читать она не могла, врачи не велели, да и голова по временам начинала болеть.

Бессир упорно не оставляла Мелевше своим вниманием. Сперва она приходила вместе с другими женщинами и скромно сидела в сторонке, сочувственно вздыхая, но когда соседки реже стали навещать Мелевше, она зачастила к девушке.

Бессир не смущало, что Мелевше ненавидит и боится ее. Что девушка отворачивается, не отвечает на ее вопросы — она вроде бы и не замечала этого.

Не исключено также, что эта ведьма намеренно старалась почаще являться к Мелевше, надеясь, что раздражение, которое девушка каждый раз испытывает при виде ее, ухудшит состояние больной. И тогда она распустит по селу слух, что Мелевше тронулась, что она не в себе.

Так или иначе Бессир приходила только днем, только в отсутствие Дурджахан.

Вот и сегодня. Тихонько вошла в кибитку, осторожно, чтоб не звякнуть дужкой, поставила на пол ведро — как-никак к больному человеку пришла — и спросила участливо:

— Как поживаешь, милая? Как головка? Не болит?

Мелевше не ответила, да гостья и не ждала ответа.

— Мужайся, деточка, бог милостив, окрепнет твоя головка, начнешь понимать, кто враг тебе, а кто — друг. А отца прости, милая, не серчай на него: так уж, видно, ему на роду написано. Довели изверги человека, что на родную дочь с топором бросился… — Бессир горестно вздохнула, помолчала. — Сидит теперь бедняга в тюрьме, плачет горючими слезами, а главный-то виновник, какой кашу эту заварил, спокойненько по Ашхабаду разгуливает… Так оно и получается, потому что нет на этом свете правды. — Бессир громко всхлипнула. Мелевше, слушавшая ее с отсутствующим выражением лица, взглянула на Бессир, словно только сейчас увидела, и лицо ее свела гримаса отвращения.

Довольная произведенным эффектом, Бессир чуть заметно ухмыльнулась, подсела к Мелевше и начала гладить ее косы.

— Ты, деточка, сердишься на меня. Ты ведь думаешь, Бессир в горе твоем повинна, а я — аллах свидетель — ни сном ни духом… Я счастья тебе хотела. Я ведь люблю тебя, как родную дочь!

— Слава богу, что я не твоя дочь! — Мелевше резким движением вырвала у нее из рук свои косы.

Бессир словно и не заметила резкости Мелевше, перед ней была цель, и она двигалась к этой цели медленно, но упорно, как земляной червь.

— Вот ты обижаешь меня, из дому гонишь, а ведь все равно ты для меня родная. Как не увижу один денек, так мне и покоя нет, словно потеряла что… Эх, доченька, зря ты против меня злобу таишь! Не делала я тебе ничего плохого. За хорошего парня выдать хотела, первого жениха на всем селе… Если б тот проклятый, да разверзнется под ним земля, не встал между вами, была бы ты теперь счастлива…