ВьЮжная Америка

У администратора я взял разрешение на ночные работы, и всю ночь до самого рассвета мы клеим, переклеиваем, нервничаем и поругиваемся. Мое видение витрины не совпадает с Валентининым. Однако в конце концов витрина занимает всю поверхность огромного окна, примерно шесть квадратных метров. Поверху я пустил надписи, красивый номер локаля, эмблему (пока еще не зарегистрированный торговый знак) моей компании — зеленый треугольник с красной точкой на вершине, в треугольник вписано слово «Машук». Чуть пониже и сбоку — расценки с форматными образцами, все остальное — фотографии с тиграми, красавицами и Микки Маусами.

К шести утра все закончено. Мы убираем мусор и обрезки бумаги и скотча, распрямляем спины, трем уставшие глаза. Валентина выходит из локаля, долго стоит перед витриной, потом осеняет ее размашистым троеперстным крестом:

— Благослови, Господи!

И мы уходим. Сегодня открываться не будем. Пусть поглазеют на витрину, пусть поговорят, посудачат. Сегодня я отосплюсь, а в полночь выйду с пачкой объявлений и бутылочкой клея. А завтра — в газету, давать рекламу.

«Столбовые» объявления не приветствуются ни в одном цивилизованном городе. В Кито есть даже бригада спецов, ловко смывающих картинки и плакаты с остановок, заборов и откуда угодно. Правда, бригада смывателей-антирекламщиков активна в основном после выборных кампаний, когда город прямо-таки облеплен наглядной агитацией: куда ни глянь, отовсюду на тебя таращится какой-нибудь «лучший кандидат от народа» с тщательно пририсованными кем-то усами, рогами и козлиной бородой. А так как до выборов еще далеко, я рискую украсить эквадорскую столицу цветными (заметьте, цветными!) объявлениями частно-предпринимательского характера. Не много, так штук пятьсот всего лишь.

Отоспаться, конечно, не пришлось. Работа всегда поджидает за поворотом. Но план есть план (выполнить его — обязанность, а перевыполнить?). И вот мы с Матей выходим в ночь, в туман и сырость. На поясе — мой любимый бандитский нож, но улицы так пусты и неподвижны, что эта предосторожность кажется нелепой.

— Здесь, как в деревне, на закате все ложатся спать, — неодобрительно высказывается Маша. — В Москве народ гуляет до часу ночи.

— Гуляет, — соглашаюсь я. — А утром на работу опаздывает.

В Москве, ясно, свои крайности. Народ у нас шумный, веселье не знает границ, в том числе и границ времени. И нашим наплевать, что в полвосьмого подъем, — до двух утра от их неуемных торжеств трясутся все двенадцать этажей. В Кито народ веселится не меньше, но обычно к десяти предпочитает стихать. Не то чтобы уж очень они дисциплинированные, просто никто и мысли не допускает о возможном опоздании на работу, а слово «прогул» в их языке отсутствует напрочь.

По дороге к центру мне вспомнился один московский случай, очень показательный, как кажется.

Мы тогда жили в Медведкове, окна выходили во двор, а двор был огромный, со всех сторон окруженный двадцатидвухэтажными стенами. Эхо гуляет, как в Дарьяльском ущелье: выйдешь на балкон, хлопнешь в ладоши, а через пять секунд «хлоп!» — это твой шлепок прилетел от дальнего дома, вернулся в целости и даже окреп как будто.

И вот повадились в наш двор три добрых молодца. Приезжали на «Жигулях» где-то в полвторого, тормозили на волейбольной площадке и начинали закусывать. При этом врубали магнитофон на всю катушку. От каких таких трудов праведных такое кажнонощное веселье — одному Создателю известно. Однако очень хотелось спать. И хоть бы музыка была приятная, так нет же, сплошная попса, да еще на русском языке, что, согласитесь, невыносимо. Я лежал и думал: «Елки-палки, да неужели ж во всех этих домах, где народу десять тысяч, нет никого, кто с властью и у кого голова болит? Или пусть не с властью, а с авторитетом, из крутых. Так-таки и никого?» Не таков этот город, чтоб из десяти тысяч народу — ни единого мафиози и ни одного депутата.

Лежал, ждал. К сожалению, сам я в мафию не вхож и, к счастью, к власти не имею совершенно никакого отношения. Что оставалось? Ждать, конечно. Ночь ждал, вторую. Третья наступила — снова приехали. И что поразительно — у них была одна-единственная кассета — та самая.

А мафия все не идет, молчит и терпит. И тогда я не выдержал.

Разумеется, нет у меня никакого «калашника» и даже М-16 нет. Но воздушка со смешным калибром четыре и два нашлась. Мы с этой воздушкой в лес ходили по консервным банкам стрелять. И вот приоткрыл я окно и, не зажигая света, прицелился. А как раз позади одного из пирующих был небольшой железный барабан на подшипниках. Днем по нему дети бегают, от чего он крутится и грохочет. Не знаю, дает ли этот грохот хоть что-нибудь детям в смысле физического развития, не уверен, но зато барабан пустотелый, вот что важно. Я взял его «под яблочко» и мягко придавил спуск. «Дзвянь-ь-ь!» — зазвенел барабан. Пирующие резко вздрогнули, хотя стаканов из рук не выпустили. Тот, что поближе к барабану стоял, говорит:

— Это по нам кто-то стреляет.