Вьюжной ночью

— Что вам нужно от меня? — как можно строже спросил Женя.

— Пой-дем!

— Еще раз повторяю, что нужно? Говорите здесь.

— Пошли на улицу.

— Никуда я не пойду.

— Трусишь? Нет, пойдешь! Тока на старух налетать мастак.

«На мать намекает, — подумал Женя. — Это она ему…» Но даже в этом нелепом положении он не обошелся без шутки: «Научные исследования всегда сопряжены с опасностями».

— Оставьте меня в покое.

Санька схватил Женю за руку и потащил к двери. Женя оттолкнул его.

— Ах ты, муха дохлая!

— Да что это такое! — закричал Женя. — Ты пьян. Ты хулиган. Уведите его!

Танцы прекратились.

— Не надо, Сань, — просил Мясникова один из его приятелей, стараясь закрыть собой Женю. — Давай спляшем, Сань.

Санька отшвырнул приятеля и опять схватил Женю, на этот раз за борта пальто.

Он сжимал борта с лошадиной силой и смотрел так, будто хотел проглотить или, по крайней мере, в порошок стереть Женю. Жене стало страшно, и, видимо, оттого он закричал еще сильнее:

— Ну, ты за все ответишь!

— Чего пристал? — подскочила к Саньке Гутя. — Отпусти! Отпусти, тебе говорят. — Она стала отдирать Саньку от Жени.

— Уйди, Гутька! Слышь?

Какой-то парень в стороне злобно хихикал и радостно твердил: «Вот счас, вот счас…» И странно: этот противный голосишко Женя слышал лучше всех других, более громких голосов.

Подбежал баянист и тоже начал отдирать Саньку от Жени и уговаривать, но уже командным голосом:

— Товарищ Мясников, прекратите безобразие! Товарищ Мясников!

Визжали девчонки.

Женя безуспешно пытался вырваться, с ужасом чувствуя, что, пожалуй, вот-вот заплачет. Уперся руками в грудь Саньки, рванулся и чуть не задушил себя; крикнул, сам не зная что, и ткнул Мясникова коленом в брюхо. Ткнул слабо, желая лишь как-то воспротивиться и не быть куклой. А Санька рассвирепел:

— Ты бить меня… глиста очкастая?! Бить меня!..

Он ударил кулаком, как чугуниной, Жене по носу и, распаляясь, заорал на весь клуб, заматюкался. Его схватили баянист и двое парней, но он отбросил их и снова со всей силой ударил Женю по лицу. У Жени упали очки — и все вокруг покрылось туманом, стало неясным, расплывчатым. Он даже расслышал, как под Санькиным валенком хрустнуло стекло очков. Этот хруст озлобил Женю больше всего, и он, простонав, ринулся на противника, замолотил кулаками. Санька схватился за глаз. Женя решил, что пора бежать, но в этот же миг был отброшен к стене, спиной на перевернутые скамейки.

— Да держите его, мерзавца! — крикнула Гутя.

Санька успел еще раза два пнуть лежащего Женю, и тут его схватили, оттащили к двери. Некоторое время продолжалась возня и слышались Санькины непристойные ругательства, но вот возня прекратилась, только вздохи и сопение, затем стало тихо. И в странной тишине этой раздался веселый басистый голос:

— Ты чего, чего распетушился-то?

Как потом выяснил Женя, это был тракторист лет сорока, увалень и молчун, из тех людей, о которых издревле говорят: косая сажень в плечах, медвежья сила — и который, подобно большинству крупных, могутных мужиков, отличался незлобивостью и добродушием. За трактористом сбегали девчонки.

Гутя привела Женю к себе. Было уже около одиннадцати, когда он, отлежавшись, вскочил с кровати и начал умываться. Все еще болела спина, здорово он ударился о скамейку, под глазом синяк, губа опухла. В очках осталось только одно стекло, и то с паутинками-трещинами.

Надел очки и чуть не заплакал: теперь он совсем плохо видел. Так и будет… пока не приедет в город и не купит новые очки.

На печи похрапывала Гутина мать, выставив костистые ноги.

Вернулась Гутя, уходившая куда-то, и сказала, что автомашина давно ушла, а другой не предвидится. Гутя дозвонилась до Новодобринского и попросила телефонистку передать Жениной тетке, чтобы та не ждала племянника.

— Я не сказала о драке…

Внимательно оглядела его.

— Какой-то ты стал другой. В очках серьезный шибко. А сейчас смешной.

Ему было немножко стыдно перед ней: повалился в клубе, как тумба; надо было бить, бить, ведь у него тоже есть силенка, а он выжидал, упрашивал, трясся, жалкий трус, интеллигентишка. Скрипнул зубами от злости. Раньше он никогда не дрался: на него не нападали, а сам он тоже ни на кого не лез. Драться — дикость, но и размазней выглядеть…

— Ляжешь в горнице, вон на ту кровать.

— А может, лучше в дом заезжих?

— Чего? — Она хихикнула. — Какой тебе тут дом заезжих? Может, еще гостиницу поищешь?

— А то болтал Мясников-то, гулеван, дескать.

— Ну и иди, ищи другую квартиру.

— Нет-нет. Спасибо!

— Иди-иди! — не унималась Гутя. — Потыкайся в темноте-то.