Вивальди

Тем временем священник дон Якопо уже поспешал к церкви, чтобы проверить, что могли там натворить два сильных подземных толчка, последовавших друг за другом через считаные минуты и напугавших его не на шутку. На площади перед церковью толпились люди, в страхе покинувшие свои дома с криками:

— Землетрясение, спасайтесь!

Здесь же у колодца он натолкнулся на перепуганного ризничего и повитуху Маргариту Веронезе, которую подземные толчки не смутили — она торопилась на вызов.

— Бегу к Рыжим! У жены цирюльника Камиллы прошли воды. — И проворная повитуха побежала с неразлучным Филиппето, у которого за плечами всегда наготове стульчик для рожениц — corega da parto.

В округе за Вивальди закрепилось прозвище — Рыжие из-за их непривычного для местных жителей цвета волос. Лет десять назад они объявились в городе, прибыв из Брешии. Поначалу обосновались на окраине в районе Каннареджо, а затем перебрались ближе к Арсеналу в приход Сан-Мартино. После смерти отца семейства пекаря Вивальди его вдова Маргарита осталась с двумя сыновьями: Агостино двадцати лет и Джован Баттистой лет одиннадцати. С ней жил также пасынок Антонио Казара, считавший её своей молочной матерью.

Старший сын Агостино пошёл по стопам отца и вместе со сводным братом Антонио завёл пекарню близ Арсенала, став поставщиком галет и сухарей для военных судов.

Подросший Джован Баттиста избрал профессию цирюльника. Вначале он работал у хозяина Антонио Гандольфи, а затем открыл собственное дело на людной площади перед церковью Сан-Джованни ин Брагора^[2]. Быть брадобреем было более выгодным занятием, нежели хлебопёком, ибо в ту пору вошли в моду бритые щёки и подбородки, а дамы и девицы обожали красить волосы, дабы выглядеть блондинками. Рыжему цирюльнику приходилось то и дело запирать свою лавку и, прихватив ящичек с красками, отправляться по вызову на дом к очередной моднице. Он сам готовил нужные краски и фиксатуары с неизменной добавкой особого порошка из Фландрии, творящего чудеса.

Вот так однажды он оказался в соседнем доме портного Камилло Каликкьо и его жены Дзанетты Темпорини, где повстречал девицу Камиллу, названную в честь отца. Портной прибыл в Венецию с семьёй в начале 1650 года в поисках лучшей доли из Южной Италии, а точнее, из городка Помарико провинции Матера. Ему не было и пятидесяти, когда он преставился, как было заявлено лекарем, от «спазмов».

Юная Камилла не была красавицей. Но её нельзя было назвать и дурнушкой, несмотря на длинноватый нос с горбинкой. На милом личике выделялись, как угольки, умненькие глазки, и сама она походила скорее на смуглую южанку, чем на венецианку. Джован Баттиста был пленён пением девушки. Пока он колдовал над её причёской, она нежным голоском напевала: «Как сердце зарделось в томленье» или «Что скажет в груди ретивое»… Все эти песенки Камилла слышала, гуляя перед закатом на набережной, когда гондольеры катали по лагуне парочки влюблённых. Она пела, а цирюльник подхватывал мелодию на скрипке.

Игре на скрипке он научился в детстве у капельмейстера собора Сан-Марко маэстро Партенио, куда ходил мальчиком на хоровые спевки. Джован Баттиста зачастил со скрипкой в дом к Каликкьо и своей игрой покорил сердце черноокой Камиллы. Им было по двадцати одному году, когда между молодыми людьми молнией вспыхнула любовь. После смерти матери девушки они решили пожениться. Венчание состоялось в 1676 году в церкви Сан-Джованни. Молодожёны зажили в доме покойных родителей новобрачной на площади Брагора рядом с лавкой цирюльника. Отсюда до дома матери, что близ Арсенала, было минут пять хода.

Ризничий Феличе хорошо знал Камиллу. У неё был неплохой вкус, и она часто помогала ему украшать церковь цветами. «Кто знает, как всё обернётся? Бедное дитя…» — подумал он и перекрестился, провожая взглядом убегающую повитуху. А толпа на площади стала понемногу редеть. Люди расходились по домам, обсуждая случившееся. Долго ещё велись разговоры о подземных толчках, к счастью, обошлось без серьёзных потерь и разрушений. Лишь неподалёку в капелле Санта-Мария Формоза умер от испуга престарелый настоятель, и в соседнем приходе обрушилась опорная балка собора и придавила дона Маттео, пока он возился с упрямым замком, чтобы запереть входную дверь в храм.

— Бедняга, — сокрушались прихожане. — Был не так уж стар. Ему всего-то не более сорока.

Никогда ещё венецианцам не доводилось видеть лагуну такого зловещего цвета. Её воды обрели оттенок густых чернил, волны с яростью обрушивались на набережные и готовы были разнести в щепки сгрудившиеся лодки на причалах. Собаки завыли во время толчков, а кошки все куда-то попрятались, и вот только сейчас стали, осторожно озираясь, возвращаться в свои дома. Видимо, у Камиллы с перепугу «пошли воды», как объявила во всеуслышание повитуха на площади, и начались преждевременные роды.

На следующее утро, как обычно, Джован Баттиста открыл цирюльню, радостно объявив первым посетителям, что у него родился мальчик вопреки бытующей местной пословице, которая гласила: «Мечта порядочных семей иметь вначале дочерей».