Виват Император!

Поэтому от того, на чьей стороне он окажется в конце концов, зависело многое. Если бы Постышев решил пойти против или хотя бы вновь занять позицию стороннего наблюдателя, то для его нейтрализации потребовалось бы немало усилий. Причем «устранение» явно было бы не лучшим выходом. Ведь «устранять» пришлось бы не только Постышева, но и весь его отдел, а также всех, кто имел доступ к собранной им информации, и всю информацию тоже. А уничтожить и «причастных», и информацию полностью, как показал мировой опыт, практически невозможно. И когда кто-нибудь рано или поздно заинтересуется тем, как и почему исчезли столько офицеров ФСБ из одного и того же отдела, а также чем это они столько времени занимались, то он сможет получить ответы на эти вопросы, причем не исключено, что достаточно быстро. А кроме того, вариант с «устранением» грозил еще и тем, что информация Постышева начала бы всплывать в ближайшие месяцы. Что было если и не так катастрофично, как если бы они вообще не узнали о подполковнике и его отделе до самого момента обнародования информации, собранной его отделом, но все же очень неприятно. И никто, кроме самого Постышева, не мог с достаточной долей вероятности гарантировать, что ничего подобного не произойдет. Кому, как не ему, знать и порядок доступа к собранным им сведениям, и круг лиц, имеющих необходимый уровень допуска, и все возможные пути «ухода» информации.

Так что удержать подполковника на своей стороне было жизненно необходимо. И такая, казалось бы, абсолютно нелогичная выходка Его Высочества с этакой игрой в русскую рулетку была обусловлена не только тем, что после появления Постышева покушение продолжало оставаться все так же необходимым для воплощения в жизнь дальнейших планов. Достаточно было уже одного заявления Постышева. Но вариант с покушением позволил сформировать у Постышева чувство вины. Чем они все это время и занимались, на словах выражая подполковнику самую искреннюю благодарность, но жестами, взглядами исподтишка, вздохами и иными средствами из арсенала невербального общения формируя у него убежденность, что именно он тем или иным образом подтолкнул Ярославичева на этот опрометчивый поступок, который вполне мог стоить ему жизни. К тому же вариант с каким-нибудь заявлением со стороны подполковника был нежелателен по одной причине — он повышал вероятность того, что какая-нибудь особо недоверчивая личность из числа имеющих прямой либо косвенный доступ к государственным тайнам (скажем, журналист, имеющий свои «прикормленные» источники в спецслужбах и властных структурах), заинтересуется, а кто такой этот подполковник Постышев и чем это он занимается? Филипп кинул еще один быстрый взгляд на съежившегося подполковника и, сделав едва заметное движение глазами, которое, однако, все поняли абсолютно правильно (оно означало, что их с подполковником надо оставить одних), направился к нему. Судя по его взгляду, их спектакль оказался настолько эффективным, что подполковник уже был на грани отчаяния. И это означало, что наступило время для его окончательной обработки.

— Виктор Андреевич, я могу попросить вас уделить мне пару минут?

Тот нервно дернулся:

— Да-да, конечно. — И тут же пробормотал: — И почему я его послушался и не дал команду убрать того урода…

Филипп дружески стиснул его пальцы:

— Оставьте, не казните себя, Его Высочество оказывает на людей такое действие, что все мы готовы совершать любые, даже самые абсурдные поступки, если на то будет его желание. Так что вы ни в чем не виноваты.

Постышев вскинул глаза на Филиппа:

— Нет, я должен был…

Да, пожалуй, процесс самоуничижения надо было прекращать, а то он мог привести к весьма неприятным последствиям вплоть до самоубийства.

— Перестаньте, вы сделали очень много. Все мы настолько ценим ваше участие в судьбе Его Высочества (эти слова за последние несколько дней были уже столько раз произнесены вслух разными людьми, причем на фоне абсолютно противоречащих им невербальных сигналов, которые подполковник был способен воспринимать только на уровне подсознания, что Постышев дернулся, как от пощечины, и втянул голову в плечи), что посчитали совершенно обоснованным ваше желание находиться все это время здесь, рядом с ним.

На этот раз и смысл речи, и невербальные сигналы находились в полном соответствии, поэтому Постышев, простояв еще несколько мгновений в униженной позе, осторожно выпрямился и, заглядывая Филиппу в глаза, тихо спросил:

— Вы действительно так считаете?

Тот изобразил удивление:

— А у вас были хоть какие-то основания сомневаться в этом?

Подполковник вздохнул.

— Не знаю, мне почему-то казалось, что все вокруг считают меня виноватым во всем произошедшем.

Филипп покачал головой:

— Странно, по-моему, мы все это время говорили вам совершенно обратное.

Постышев скривился и потер ладонью усталое лицо.

— Да но… я не знаю, мне просто отчего-то так казалось. Да ладно, не будем об этом. — Он с шумом втянул и выдохнул воздух, будто вместе с выдохом выводя из организма что-то чрезвычайно вредное, и повернулся к Филиппу: — Так что вы хотели мне сказать?