Vive le basilic!

– Начните с него, – репортер указал на картинку с рассевшимся на карте кокатрисом, – вернее, с его прадедушки. Если не ошибаюсь, в 1798-м «Нью Тайм» опубликовала карикатуру, где нашего любимого петуха изобразили изрядно ощипанным, с вырванным хвостом, но в знаменитом берете первого консула. Консулу это так понравилось, что он заказал копию, только ободранный петух на ней превратился в пусть небольшого, но смертоносного монстра. Вышло столь удачно, что капрал так с кокатрисом и не расстался; их разлучила только смерть. Когда же Вторая Республика восстановила в правах петуха, изгнанный с герба кокатрис задержался в Экспедиционном легионе, склоняя зарящихся на наш кофе альбионцев и алеманов к скромности.

– Я бы не хотел лишний раз вспоминать басконца, – забеспокоился генерал. – Понимаете…

Дюфур понимал прекрасно, просто ему захотелось проверить.

– В таком случае начните со своего приезда, с того, как вам, еще молодому полковнику, чудились за глухими стенами сказочные сады и смуглые красавицы в невесомых шелках. Это вне политики, и это понравится, как и завуалированные намеки на знатность. Сейчас голубая кровь в моде, а Конвент, уничтожив дворянские книги и королевский архив, дал каждому гражданину право на прадеда-герцога.

– А вы шутник. – Командующий откинулся на спинку стула и расстегнул верхнюю пуговицу. – Впрочем, мой дед и впрямь был графом, а ваш?

– Я внук имперского капрала и правнук бондаря, – сказал истинную правду Дюфур и откланялся. Его ждали визит к губернатору, прогулка по кофейным плантациям, Долина Царей, и, черт возьми, он так пока и не добрался до границ Хабаша!

Ящерица с белой отметиной

Его газета, официозная, католическая, либеральная, республиканская, орлеанистская, этот слоеный пирог, эта мелочная лавчонка нужна ему только как вспомогательное средство для биржевых операций и всякого рода иных предприятий.

Ги де Мопассан. «Милый друг»

Глава 1

На внутренней стороне до боли знакомой стеклянной двери красовался свежий газетный лист. Наметанный взгляд Дюфура тут же определил, что его фельетон занимает лучшее место на полосе и фельетон этот уже четвертый из шести отправленных пантелеграфом из Помпей. Спешка не удивляла: прения в Национальном Собрании были в разгаре, и патрон лил на мельницу премьера любую воду, какую только мог выжать из сотрудников и новостей.

Поль с усмешкой повернул надраенную папашей Леру ручку и оказался на широкой лестнице, одновременно роскошной и неопрятной. Подзабытый запах типографской краски, светильного газа и табака подтверждал – он вернулся туда, где ему надлежит быть, и никакие саванны, хасуты и бабуины не стали и не станут его настоящей жизнью. При всей своей экзотичности они слишком примитивны, а следовательно, неизменны, читай – скучны.

– Кого я вижу! Дюфур! – Коллега Руссель тоже неизменен. По крайней мере в пристрастии к обтягивающим брюкам и туфлям с чрезмерно острыми носами.

– Собственной персоной, дружище.

– А ты похудел.

– А ты нет.

– В парламентах не худеют. Ты в самом деле трогал гепардов?

– Нет, но мне о них рассказал старик-туземец, пока кобра, которую он заклинает, чистила зубы.

– Патентованным средством, надеюсь? Иначе зачем бы «Ив и Готье» второй год нам платили? Прости, спешу к своим сенаторам, у них наклевывается премилый запрос со скандалом, строк на триста, не меньше! Выпьем как-нибудь по кружечке?

– Почему нет?

Знакомый запах. Знакомый полумрак. Знакомые люди, кресла, газовые рожки. Леру за своей конторкой разбирает утреннюю почту. Рассыльные ждут поручений, наборщики в рабочих халатах тащат гранки. Как же он по всему этому, оказывается, скучал!

– С возвращением, мсье.

– Спасибо, приятель. Мсье Жоли пришел?

– В десять с четвертью, мсье.

В десять с четвертью, как всегда. А в приемной, как всегда, толкутся счастливчики, неудачники и те, кто лишь собирается схватить удачу за воротник. Паркет в коридоре оживляет новое пятно, похожее на лошадиный круп с взметнувшимся на стену хвостом. Табачный дым становится гуще, раздаются знакомые голоса: фальцет ведущего светской хроники прерывается басом театрального обозревателя. У Бланшара горячая пора: город пестрит афишами – вечером в Опере премьера. «Взгляд василиска, или Бремя ненависти». Сходить?

– Дюфур! Жив, курилка! – Жоли, бессменный заведующий отделом политики, раскрывает начальственные объятия. По-кошачьи топорщатся холеные усы, в углу рта – неизменная сигара. – Блестящий материал! И как вовремя. Патрон в восторге…

Скрипящие перьями за общим столом репортеры разом поднимают головы и смотрят на удостоенного похвалы собрата. Четверых Поль знает, пятый, франтоватый блондин, новенький.