Вивьен Ли. Жизнь, рассказанная ею самой

– Возьми все в свои руки и придумай, как сделать «Нотли» пригодным для уютной жизни. У женщин это получается всегда лучше, чем у мужчин, заодно отвлечешься…

Все справедливо – у Ларри работа, он заканчивал «Генриха», потом предстояли новые спектакли, съемки и еще много чего… Я после выкидыша и приступов должна поберечь здоровье.

«Нотли» действительно едва не стал моей могилой. Холод, простуды, бесконечные сквозняки за кулисами и на съемочных площадках – и у меня вспышка давно забытого туберкулеза! Детская болезнь вернулась новыми кавернами. Ларри не было в Лондоне, но, получив сообщение, он не поторопился домой. Вот тогда я поняла, что это конец. Разве я сама смогла бы вылететь на встречу с друзьями в Париже, зная, что Ларри нужна помощь дома? А потом спокойно отправиться на гастроли в Германию, даже не заглянув в «Нотли»?

Именно тогда я потеряла сразу все: ребенка, возможность сохранить семью, здоровье и Ларри! Муж появился только тогда, когда я уже была в больнице. Ларри боялся, я просто видела, как он боялся. Это понятно, ведь туберкулез для актера означает отказ от профессии. У меня закрытая форма, находиться рядом не опасно, да я и не стремилась приближаться, но Ларри все равно осторожно держался подальше.

За больничной палатой последовала комната в «Нотли» – холодно, сыро, мрачно и окна в запущенный сад… И так четыре месяца без общения с кем-либо. Ларри заскакивал на минутку, стараясь не проходить дальше порога, обнадеживал и исчезал, отговариваясь занятостью. И я видела, что, даже стоя у двери, он все равно далеко-далеко… Он на сцене, на съемочной площадке, он с друзьями… где угодно, но только не со мной. Я не оправдала его надежды половинки пары короля и королевы английской сцены, теперь это было совершенно ясно.

Конечно, Ларри сокрушенно вздыхал, что мои слабые легкие не позволят играть на сцене, но я видела другое. Не этого он боялся, я была уже не нужна мужу как партнерша, потому что, оказываясь рядом, оттягивала на себя внимание публики в театре, репортеров на пресс-конференциях, продюсеров на киностудиях… Сэлзник не простил Ларри моих отказов сниматься в Голливуде без мужа, справедливо полагая, что меня держит не одно желание быть в Англии в военное время, а скорее желание не расставаться с Ларри. Оливье в отместку просто перестали что-то предлагать в Голливуде.

Но Ларри было достаточно Англии. Отныне он царил во всем! Гатри ушел из «Олд Вика», и Оливье практически возглавил театр вместе с Ричардсоном, равного ему актера в Лондоне не было, а теперь еще самостоятельные съемки фильма… Оливье царил и блистал в одиночку, что ему нравилось куда больше, идея королевской сценической пары сама собой заглохла.

Я уже побывала на дне – дне отчаяния, ненужности, одиночества. Нет, не в психушке, раньше – в своем любимом ныне «Нотли». Лежала одна четыре долгих осенних и зимних месяца, читала и размышляла.

Ребенка нет и не будет. Ларри отдалился настолько, что не только о физической близости, но и о духовной говорить невозможно. Он почувствовал себя сильным, всемогущим, почувствовал себя королем сцены, и теперь Ларри было совершенно неважно, есть ли рядом королева.

Как жена я несостоятельна тоже, потому что заперта в комнате, и надолго ли, никто сказать не может. Если туберкулез не отступит, о сцене придется забыть, как и о шумных вечеринках и вообще частых встречах с друзьями, потому что закрытая форма может легко перейти в открытую, тогда я стану опасной для окружающих.

День за днем, неделя за неделей одно и то же – лекарства, постель и книги. И ненужность, это самое страшное. Ларри явно жалел, что связал свою судьбу с моей, потому что матери из меня не вышло, жены тоже, на сцене я ему мешала, оттягивая на себя внимание публики, в кино также, денег в дом не приносила. Все, что у нас было после съемок в «Клеопатре», ушло на «Нотли», росли долги, росло и недовольство Ларри. Он явно нервничал, но, опасаясь моих приступов, молчал.

У меня больше не было надежды родить Ларри сына, не было даже надежды вернуться на сцену, без которой я жизни не мыслила. И только воля к жизни заставила не сникнуть совсем. Нельзя ни с кем общаться, пока не исчезнет опасность заражения, – оставались книги. Нельзя на сцену – я учила стихотворения, отрывки из произведений.

Казалось, это будет тянуться вечно, а вечность – это очень долго, особенно в конце… Но заканчивается даже бесконечное.

Я выкарабкалась, туберкулез отступил, каверны закрылись, и приступов больше не было. Но Ларри все равно меня боялся, панически опасался любого контакта. Он, конечно, делал вид, что просто не хочет доставлять мне неудобства, выполняет рекомендации докторов, но я видела страх в его глазах. Мой любимый человек (как бы ни сторонился меня муж, я все равно его любила) не мог заставить себя быть со мной прежним, чего бы в его страхе ни оказалось больше – опасения заразиться туберкулезом или брезгливости из-за приступов, – положение дел это не меняло, Ларри боялся.