Виверн

Руки Димы обхватили Марину. Его голос, далекий, словно из другого конца туннеля, не долетал до ее сознания.

Он потряс ее, не понимая, что с ней.

Сквозь силу она прохрипела:

– Берег…

Марина не знала, сколько находилась в таком состоянии. Через время до сознания начало медленно доходить, что она уже на берегу.

Дыхание выравнивалось.

– Почему не сказала, что боишься лодок?

– Ты не спрашивал, – произнесла она, испугавшись хрипоты своего голоса. Дима поставил ее на ноги, но все еще держал крепко. – Я боюсь не лодок, а глубины.

Марина смутилась. Она не хотела казаться сумасшедшей в его глазах.

– Когда я была маленькой, моя мама пыталась покончить с собой, спрыгнув с моста. Это мое первое воспоминание в жизни. Мы стоим по ту сторону перил. Я пытаюсь выдернуть руку, но она держит меня крепко. – Марина судорожно втянула воздух. Прошло уже четырнадцать лет, но ей было до сих пор больно вспоминать об этом. – Мама прыгает и тянет меня за собой. Мы ударяемся о воду. Я помню дикий холод и страх такой сильный…

– О, Марина…

Дима прижал ее к себе.

– Вода заглатывала и сковывала движения… – продолжала она приглушенно. – До сих пор я не смогла справиться с этим страхом. Разум мамы был болен, у нее развилась деменция. Она не виновата, но, все же, я…

Марина всхлипнула, не в силах продолжать.

– Это нормально ненавидеть ее за то, что она чуть не убила тебя.

– Нет. Это неправильно… Она болеет… болела.

Именно это мучило Марину много лет и тяготило до сих пор. Именно это событие вставало в ее глазах, когда она видела маму. Невольно она винила ее за то, что та сошла с ума, за то, что пыталась убить себя и ее и за то, что это вызвало в Марине силу, которую заметил Владыка. Она винила маму, за то, что она оказалась на попечении Владыки.

– Ни ты, ни она не виноваты… – Дима заглянул во влажные глаза Марины.

– Прости меня, – прошептала она, сама не зная за что просит прощения: то ли за испорченный сюрприз, то ли за то, что ей приходилось его обманывать.

Изумленно Дима поднял взгляд.

– За что? Это я должен просить прощения. Если яхта отпадает, поужинаем на берегу. Я сейчас распоряжусь.

Марина проследила как Дима подошел к начальнику охраны.

Она не должна была рассказывать Диме о маме, ведь этого не было в досье Марии Петровой. Это могло скомпрометировать ее, но она почувствовала облегчение от того, что выговорилась и от того, что дала шанс Диме усомниться в ней.

Дима обнял Марину, и повел к вернувшейся машине. Поведение Марины на яхте испугало его. На какой-то краткий миг он подумал, что Мортис опять покушался на него, и Марина пострадала, но все оказалось проще… и сложнее одновременно.

Он всегда в ней чувствовал какой-то надрыв, которого в жизни обычной студентки не должно было быть.

В досье, предоставленном службой безопасности, не было информации о попытке самоубийства ее матери. Это было странно. Хотя историю можно было замять при желании.

Ее мать умерла от рака легких, когда Марине было пять. И деменция, и рак… Тяжело видимо пришлось их семье.

Это признание словно сблизило его с Мариной. Он погладил ее по волосам и поднял глаза на горизонт, где солнце наполовину зашло в океан.

Они приехали на виллу на берегу океана.

Облокотившись на стол, Марина посмотрела на бескрайний, темный океан. По коже пробежали мурашки. Она повернула голову и посмотрела на мужчину перед собой. Дима был невероятно красив. Под тонкую хлопковую рубашку забирались нежные прикосновения бриза. Глаза отразили огонь свечей на столе.

– За рай только для нас двоих, – произнес Дима и протянул руку с бокалом. Часы блеснули при свете огней.

– За рай, – повторила Марина и улыбнулась. – Ты обещал, что расскажешь о своей жизни.

Она уловила немного разочарованный взгляд – он не хотел начинать этот разговор. Посмотрев на океан, Дима помял себе шею. Когда Марина уже думала, что он не расслышал вопрос, он ответил:

– Я расскажу тебе, – он замолчал, раздумывая с чего начать.

Прохладный ветер обдувал плечи. Она вздрогнула от холода или нетерпения. Дима быстрым движением подозвал официанта. Ей принесли плед. Он молчал, пока Марина накидывала плед и поправляла волосы. И вот, он, наконец, произнес:

– Мой отец умер вскоре после моего рождения. Я его никогда не знал, поэтому, до некоторого времени я и не задумывался, что у меня нет отца – это было для меня данностью, словно так и надо.

Матушка была Аскендит по крови, поэтому она была Ла Дэвлесс еще при жизни отца, а воспитание легло на плечи прислуги. Впрочем, никто не осмеливался перечить наследнику Дома Аскендитов, – горько хмыкнул Дима. – Шесть языков, художественное, музыкальное образование, точные, гуманитарные науки все мне давалось с легкостью. Сила Аскендитов развивалась стремительно.

Поступив в Академию в двенадцать, как и все, я слишком отличался от остальных: я был высокомерен, так как в доме, где жил, меня окружала прислуга; я был холоден, так как знал только это чувство.

Я был наследником Аскендитов. Грубо говоря, я был принцем. За мной следили и преклонялись. Меня боялись все, кроме моего старшего брата, но он был старше меня на десять лет и мы мало общались.