Виза на смерть

— Да. Когда ты сказал, что на даче была серная кислота, все встало на свои места. Я не могла понять только одного — как могло случиться, что никто не заметил подмены, даже родители.

— И как же?..

— Мне пришлось поговорить с мамой. Я завела разговор издалека, чтобы она ни о чем не догадалась… Видишь ли, мои отношения с братом… как бы это выразиться?..

— Оставляли желать лучшего… Я знаю.

— Так вот, — Женя говорила быстро, стараясь избегать его взгляда, — когда они приехали в морг на опознание, им сказали, чтобы они не смотрели на лицо… что им станет плохо… Вот.

Женя потянулась за следующей сигаретой, и он заметил, что у нее слегка дрожат руки.

— Прости… Словом, они опознали его по фигуре, по одежде и по часам, которые он демонстрировал им по приезде…

— Ты не допускаешь мысли, что это он убил Костю? — спросил Митя после некоторого молчания.

— Нет. Зачем бы он стал его убивать? Убив должника, деньги не вернешь. Но дело даже не в этом. Он бы никогда не решился на убийство. Он всегда был трусом. Ты когда-нибудь видел мидовского чиновника? Прилизанного, правильного, выслуживающегося перед начальством… А он был именно таким. Если бы он не струсил, он бы смог достать деньги и вернуть Мухину — обратился бы к отцу, ко мне, продал бы квартиру. И ничего бы не случилось…

— Но ведь убил же он потом…

— Вот именно — потом. После трех лет подполья это был уже другой человек. Он свихнулся — от страха, от ненависти, от одиночества… И начал убивать. Из мести. Сапрыкина — за то, что тот завалил его на выездной комиссии. Данилову — потому что ему не давался французский. Хинштама — за статью об отце.

— Это не более чем предположение.

— Нет. Про Сапрыкина мне сказал отец. А я достаточно хорошо знаю своего братца, чтобы понимать, что для него могла означать возможность стать международным чиновником и как он мог ненавидеть человека, который его этой возможности лишил.

— Хорошо, допустим. А Данилова?

— С Даниловой было сложнее… Я, конечно, понимала, что плохие оценки — недостаточная причина для убийства, и решила пойти к Сапрыкиной, которая работает на мидовских курсах, чтобы попросить ее что-нибудь выяснить, — не особенно, впрочем, рассчитывая на успех. Но мне повезло. Во-первых, безутешная вдова знала Данилову. Во-вторых, за пару дней до нашего разговора она побывала на заседании кафедры, где Данилову вспоминали… Того, что она мне рассказала, вполне хватило на скромный мотив…

— То есть? Не била же она его…

— Нет. Но она, несмотря на возраст, была человеком либеральных убеждений и не считала нужным это скрывать. А для моего брата это как красная тряпка для быка. Во-вторых, она была принципиальна и не стеснялась ставить двойки и называть плохой перевод плохим переводом, даже когда имела дело с сынками высокопоставленных мидовских чиновников… Что касается Хинштама…

— С Хинштамом — ясно, — перебил Митя и задумчиво постучал по столу пачкой сигарет.

Женя внимательно взглянула на него:

— Может, пойдем? Уже начало восьмого… Татуся обещала приготовить что-то феерическое… да и Гулин, наверное, уже вернулся с работы… Ты не забыл? Мы сегодня обмываем его майорские звезды.

— Ах да… Что ж, пошли.

Митя сгреб со стола сигареты и зажигалку и подал ей пальто. Они вышли на морозный воздух и медленно направились к машине.

— Будем считать, что это история с хорошим концом, — задумчиво произнес Митя и привлек ее к себе.

— В этой истории ты потерял брата…

— Да… Зато я нашел жену и дочь. А? Как ты думаешь? Женя уткнулась ему в плечо и ничего не ответила — только закрыла глаза и улыбнулась одним уголком рта.