Виза в пучину (ЛП)

— Почему ты думаешь, что пассажир из России?

— Итальянец говорил на русском языке. Возможно, тот не из России, а, скажем, из Прибалтики или Закавказья, но явно твой бывший соотечественник.

— А я тут при чем?

— Не врубаешься, — вздохнула Эльза. — Итальянец — крупный торговец оружием. Если он лично, без посредников, приехал на встречу с кем-то, то наверняка наклевывается серьезная сделка. Этот «кто-то», возможно, уважаемая личность в криминальном мире. Он прилетает из Санкт-Петербурга…

— Теперь врубился.

— Слава богу! — В голосе Эльзы прозвучали радостные нотки. — Ты ведь не собираешься ночевать у кинозвезды?

— Конечно, нет. — Тогда после интервью приезжай в Инсбрук. Чует моя душа, что тут завязывается интригующее дельце. Интуиция меня редко подводит.

— Интуиция — это ум воображения, — ввернул я чье-то изречение. — С этим у тебя все в порядке.

— До встречи, дорогой философ. Стрелки часов показывали двенадцать, времени оставалось предостаточно. Я вернулся к столу и на десерт заказал пирог с абрикосами и кофе. Пан Вацлав вновь потребовал пиво. Потягивая кофе, я размышлял над сообщением Эльзы. Она никогда не стала бы приглашать без веских на то причин. Значит, мне следует изменить маршрут.

— Пан Вацлав, — заговорил я, — мне придется после интервью поехать в Инсбрук. Возможно, там задержусь на пару дней.

— А как же я? — возмутился попутчик. — Я не могу попусту тратить свое драгоценное время.

— И не надо. Я вас посажу на поезд или автобус, следующий в Прагу. Согласны?

На раздумья пана Вацлава ушла половина объемистой кружки. Переварив, наконец, мое предложение, он пришел к следующему выводу:

— Это, пан журналист, нарушение нашего контракта. А оно карается штрафными санкциями.

— Сколько? — прервал я его.

— Сто евро, плюс пиво. И я готов вернуться в Прагу автобусом.

Пришлось согласиться — ожесточенные методы его торговли мне были хорошо знакомы. Я кивнул в ответ и посмотрел на приближающуюся к нам хозяйку кафе, уже немолодую даму.

— Вам понравилось наше меню?

— Благодарю вас, — заулыбался пан Вацлав, — пиво было свежее.

— А горячее блюдо? — она вскинула тонко подведенные брови.

— Все прекрасно, — встрял я. — И блюда, и сервис.

Дама удалилась с довольным видом. А я дивился незыблемости добрых старых традиций, которые все еще бытуют в этой стране. Здесь пока не следуют новаторскому примеру Парижа, где никого не интересует, что тебе нравится, а что — нет. Куда бы ты ни пришел, прождешь битых полчаса, пока закажешь бифштекс, и еще столько же для расчета за него.

К госпоже Баровой мы вернулись в обусловленное время. Она выглядела посвежевшей. Я вспомнил концовку нашей беседы и задал очередной вопрос:

— И чем же закончился ваш роман с Геббельсом?

— Его жена знала о наших встречах и обратилась к фюреру с просьбой предотвратить развал порядочной немецкой семьи. Гитлер вызвал к себе Йозефа и жестко заявил, что славянка не может быть любовницей министра пропаганды. Рассказывая об этом мне по телефону, Геббельс плакал. Он ведь любил меня…

Фрау Лундвалл тяжело вздохнула и, извинившись, вышла в соседнюю комнату, откуда послышался звон хрусталя. Когда вернулась, я почувствовал легкий запах вина.

— Как-то в Интернете, — продолжала она, — читая чешскую прессу, я нашла любопытное сообщение. Пражский военный историк, фамилию его уже не помню, в своем научном труде доказывал, что есть прямая связь между нашим романом и самой жестокой акцией нацистов против немецких евреев, известной под названием «Хрустальная ночь». Это кровавое событие произошло в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года. После разрыва со мной Геббельс находился на грани помешательства и готов был покончить с собой. Именно в это время он произнес исключительно эмоциональную речь против «еврейского засилья». Он сумел зажечь толпу настолько, что та безрассудно бросилась громить еврейские магазины, предприятия и даже синагоги. За одну ночь были убиты и ранены сотни человек…

— А как на вас отразился разрыв с Геббельсом?

— С того дня и начались все мои трагедии. После его звонка, вечером, я пришла в театр на спектакль «Игрок» по Достоевскому. В зале, видимо, был какой-то режиссер, который руководил зрителями. Когда я заняла свое место на балконе, зрители встали и, показывая на меня пальцем, скандировали: «Подстилка министра — вон!». Я со слезами выбежала из театра. Стало ясно — немецкий этап моего творчества закончился. Так и случилось. По личному распоряжению фюрера я была отстранена от всех съемок, и меня посадили под домашний арест.

Для актрисы начались кошмарные дни. Она понимала, что в любую секунду ее могли бросить в тюрьму, поэтому решила бежать из Германии. Ей удалось незаметно выскользнуть из дома, добраться до границы и благополучно оказаться на родной земле.