Виза в пучину (ЛП)

Мартин вздрогнул, посмотрел на друга и ужаснулся — профессор стоял на холодном ветру в тоненькой рубашке.

— Где ваш пиджак? — стараясь перекричать шум волн, поинтересовался он.

— Висит на спинке кресла. А что?

— Вы простудитесь!

— Я вышел на свежий воздух только на секунду, — улыбнулся профессор. — Пока только на секунду, а потом…

— А что потом?

— Знаете, Мартин, — замысловато проговорил профессор, — мне кажется, что у этой трагедии теперь уже нет ни начала, ни конца, а остается замкнутая на самое себя бесконечность, единственным выходом из которой было бы полное растворение в ней, то бишь, смерть.

— К чему такие разговоры, профессор? — удивился Мартин.

— Memento mori, — рассеянно пробубнил тот и, не поясняя своей мысли, резко повернулся и ушел назад. Следом за ним поспешил и Мартин.

За столиком продолжалась дискуссия.

— Господа философы, — вздохнул Мартин, — у вас к умным мыслям очень горькая приправа. Не хватит ли вам на сегодня спорить и пить. Ведь и тело ваше, и душа могут взбунтоваться от обильной дозы спиртного.

Профессора проигнорировали его слова.

Мартин слушал их полемику вполуха. Его все больше и больше настораживала фраза профессора, сказанная на открытой палубе, что у этой трагедии теперь уже нет ни начала, ни конца, а остается замкнутая на самое себя бесконечность, единственным выходом из которой было бы полное растворение в ней.

— Мы уже говорили о множестве таинственных сил и явлений природы, — развивал свою мысль профессор.

— Факты, профессор, факты, — пьяным голосом требовал оппонент.

— Пожалуйста. Например, мы не улавливаем звука, который ниже 16 вибраций или выше 40 000 вибраций в секунду. В силу этого, по ту и по другую сторону уловимых нашим ухом высоких и низких вибраций лежит страна безмолвия для человека, но не для твари с ушами иной восприимчивости. Глухой человек вообще не воспринимает ни одного звука, но это отнюдь не значит, что звуков не существует вообще в природе. Вот другой факт. Мы не видим электрического тока, магнитных и радиоактивных волн, но они существуют. Мы не видим на улице телевизионных картин, передающихся со станций и перелетающих большие пространства, прежде чем появиться на домашнем экране. Мы не видим нашего мышления, памяти, совести и много другого, в реальности чего мы убеждаемся ежедневно. Еще можно привести один факт, относящийся к нашему зрению. Следуя правилу атеистов: «не вижу — не верю», мы должны усомниться в существовании макрокосма и тех бесчисленных звезд, которые лежат за пределами нашего естественного глаза, но они обнаружены и сфотографированы при помощи астрономических аппаратов. Кроме того, наш глаз воспринимает только те предметы, которые расположены в гамме световых волн, начинающихся короткими ультрафиолетовыми лучами и кончающихся длинными красными лучами. Все волны, которые находятся по ту сторону фиолетовых и красных лучей, остаются неуловимыми для нашего органа зрения. Но мы не имеем никакого решительного права или основания отрицать существование неуловимых нашим глазом лучей. Ночные птицы и звери все видят ночью, как днем, тогда как мы видим ночью только силуэты предметов.

Мартин с трудом подавил зевок. Он уже не слушал диалог, а засыпал под медленные звуки танго. Наконец он поднялся и обратился к профессору:

— Я валюсь с ног и, с вашего позволения, пойду спать.

— Какие разговоры, — профессор взглянул на часы. — Я тоже через двадцать минут уйду на покой.

В тоненькой рубашке и расстегнутом пиджачке он стоял печальный и бледный, вглядываясь в морскую пучину. За стеклянной перегородкой бурлила пьяная вакханалия, приперченная душераздирающими звуками джаза. Здесь, на открытой палубе, все вокруг утопало в ноябрьской слякоти. Низкое небо, казалось, цеплялось за мачту и радары. Мир вокруг словно бы растворялся в гриппозном осеннем ненастье. Волны, казалось, перепрыгивали через борт и холодными объятиями ласкали его.

— Фрида, — шептали посиневшие губы, — моя тоска и горькая ноша. Твоя смерть сомкнулась вокруг меня, словно забытый сон в гулком зале кинематографа. Лишь Бог знает, какие являются мне видения…

Жизнь, словно линяющая змея, сползала с профессора одряхлевшей оболочкой, обнажая умирающее тело, где разум и логика уже застыли навсегда. И он метнулся в морскую пучину, пролетая освещенные иллюминаторы, где мельтешили лица, тела.

Вода встретила его жесткими леденящими объятиями.

Мартин проснулся от невидимого толчка, ему показалось, как что-то прошелестело за стеклом иллюминатора. Чувство беды заставило его вскочить, одеться, побежать в зал. За их столиком сидели другие люди. Он ринулся вниз по лестнице к ярусу, где располагалась каюта профессора. Стукнул раз, два и тронул дверь — она открылась. Вещи профессора лежали на месте. И тут его словно током ударило — на столе лежала записка. Он схватил листок бумаги и стал лихорадочно проглатывать строки.