Византийская принцесса

— Вашему величеству следовало бы получше обдумывать свои приказания! Да разве это справедливо — назначать севастократором чужеземца, когда существует ближайшее к короне лицо, а именно — герцог Македонский? Ваше величество наводняет страну чужаками, не заботясь о том, что это может быть опасно!

— Разумеется, — холодно промолвил Тирант, глядя в сторону, — его милость сеньор Роберт предпочел бы наводнить страну турками. Они-то ему родные, в отличие от бретонских рыцарей.

— А кроме того, — сказал тот рыцарь, — я предлагаю перед сражением совершить паломничество к острову, откуда Парис похитил Елену, и умилостивить там дарами древних богов, ибо благодаря этим богам в древние времена нашим предкам бывали дарованы победы.

И он указал на доспехи, украшавшие зал советов.

Тирант даже задохнулся, когда услышал последнюю фразу. А император, ничуть не удивившись (потому что от герцога Македонского и его сподвижников можно было ожидать любой подлости), взмахнул рукой и приказал рыцарю замолчать и сесть на свое место.

— Ты безумец, если предлагаешь нам вернуться к идолопоклонству, — сказал император. — Разве не знаешь ты, что, когда Дева Мария с Младенцем оказались в Египте, все идолы попадали там со своих постаментов в святилищах, и многие разбились, так что куски их находят и поныне среди песков!

Рыцарь поджал губы и отвернулся, а Тирант с подчеркнутой снисходительностью произнес:

— Трусость всегда ищет себе оправданий, и нет ничего странного в том, что малодушный готов обратиться к идолопоклонству и дьяволослужению. Если в душе у него пустота, он будет заполнять ее чем угодно, кроме истины, ибо тьма боится света.

— Разумные речи, севастократор, — кивнул государь. И повысил голос: — Что до герцога Македонского, то он не выиграл ни одного сражения, и я не позволю ему командовать всей нашей армией, чтобы он привел ее на погибель.

— Посмотрим, на что еще окажется способен бретонец, — буркнул рыцарь, которого все осуждали.

— Победу нашим предкам приносили их храбрость и умение владеть оружием, — никак не мог успокоиться император, — а идолы не играли в их славных победах никакой роли, разве что выступали в качестве украшений на праздничных пирах. И это так очевидно, что я не намерен более обсуждать это. А если кто-нибудь осмелится оспорить мое решение назначить Тиранта Белого главнокомандующим, клянусь, я покараю дерзкого, да так жестоко, что память об этом останется в веках!

Тирант в заключение сказал:

— Будем же сегодня и впредь состязаться не в скудоумии и мелочности, а в доблести и благородстве. Прошу теперь задержаться только тех сеньоров, под чьим командованием находятся большие отряды, прочие же должны удалиться.

И в зале осталось лишь пятеро самых знатных византийских вельмож: герцог Македонский, сеньор Малвеи и трое других, а также император и Тирант. Они еще раз рассмотрели карту, чтобы понять, как им дальше поступать с турками. Ибо неприятеля и впрямь было слишком много, чтобы можно было разделаться с ним вот так просто, вызвав на большое сражение.

Глава третья

Неизбежная разлука с принцессой приближалась. Выступление в поход задерживалось лишь на тот срок, который необходим лошадям, дабы те оправились после морского путешествия и смогли вновь нести рыцарей в битву.

Тирант каждый день покидал свои покои и до позднего вечера ездил по войскам; зачастую даже ради обеда он не возвращался во дворец и трапезничал вместе с воинами, сидя прямо на голой земле, на которую, впрочем, из почтения к севастократору клали большой ковер.

Видя, что севастократор очень занят с войсками, принцесса грустила. Диафеб также ездил вместе с Тирантом, так что у Кармезины не осталось ни одного союзника. И однажды она направила к Тиранту пажа с предложением посетить ее в полдень, когда во дворце все отдыхают и никто не помешает их беседе. «Ибо у меня имеется важное сообщение для севастократора», — добавила она.

Получив приглашение, Тирант мгновенно потерял покой, обретенный недавно и с таким трудом. В считанные часы он утратил округлость щек, свойственную юности, и сделался таким истощенным и поблекшим, словно годами изнурял свою плоть бессмысленными подвигами аскезы.

Диафеб сразу заметил все эти тревожные признаки.

— Опять? — спросил он грозно.

Тирант посмотрел на кузена очень грустными глазами:

— Что «опять»? О чем вы говорите?

— У вас такой вид, словно вы пытались покаяться в грехах всего мира.

— Вовсе нет, я был с инспекцией в армии и от усталости дурно выспался… С одним оруженосцем поговорил довольно сурово, а потом с его господином. Это меня огорчило.

— Глупости! — решительно возразил Диафеб. — В прежние времена вы могли убить четырех христианских рыцарей и одного великана в кровавом поединке и после этого не чувствовали ни усталости, ни печали.

— Тогда я был молод.

— Моложе ровно на год.

— Это много, — сказал Тирант. — За единый миг Господь может создать или уничтожить свое творение.