Византийская тьма

Там писцы и писицы в смиренных рясах (клирики), а иные в разномастных гиматиях (вольнонаемные люди), стоя за аналоями, занимались перепиской книг. Кроткий Евматий, видимо, почитался здесь за сурового начальника. Завидев вошедших, писцы подтянулись, перестали чесать в макушках, перья дружно заскрипели.

Одной девушке в монашеской ряске из-за ее малого роста был подставлен под ноги перевернутый ящик. Заглянув ей через плечо, Денис увидел в рукописи четкий унциал (устав), почерк квадратного типа. Как забыть — у них на факультете красовалась учебная таблица «Комниновский греческий устав XII века», изданная еще до революции.

Для заглавных букв писцы оставляли пустые места, их потом зарисует миниатюрист. В углу библиотеки книжному иллюстратору была устроена целая кафедра. А цветом буквы и строчки — сочные, фиолетовые, отливающие ржавчиной. Истинно — чернила богов!

«Промежутков между словами не делают, — отметил про себя Денис. — До этого они еще не дошли. Лет через сто дойдут и до точек, до запятых».

Девушка-монахиня, почувствовав, что мирянин смотрит из-за плеча, обернулась и, встретив дружелюбное лицо Дениса с красивыми усиками, ответила улыбкой.

А Денис вздрогнул от ужаса. Нежное лицо девушки было обезображено, пересечено шрамом, во впалом рту не уцелело ни одного зуба… Милая, за что же тебя так?

Переписчица знала, какое впечатление она производит, и взор ее погас, она отвернулась к своему аналою. Денис же не переставал содрогаться, думал: обычная жертва какого-нибудь феодального бесчинства. Несчастную находят сердобольные монахи, врачуют, утешают, обучают какому-нибудь делу — и вот она уже сама пополняет ряды христолюбивого братства.

На прилавке были выложены к продаже пергамены, штук пять. Денис перебрал их, ощупал, словно привередливый знаток. Но листы были либо обтрепаны, либо пергамен перекис, потерял форму. Некоторые листы взяты с закраин шкуры, ровного ряда листов не получается.

— Не подходят они вам? — Евматий заметил, что ни одна из предлагаемых книг не понравилась. Он швырнул их под прилавок, одну за другой, объявляя шутливо: — Подите вы прочь! И ты, восьмушка, не подошла, а ты, четвертка, вообще корявая!

Он же был поэт, этот Евматий, говорят, даже сочинял басни.

— А что вы собираетесь написать? — осведомился он. Денис был готов к такому вопросу.

— Множество впечатлений! — постарался он упростить проблему. — Пусть мои современники, к которым я едва ли вернусь, узнают, что не все здесь так, как предполагает наша наука… Как говорил один мой здешний знакомый, душа сама выплескивается на страницы хроники!

— Это какой же здесь ваш знакомый? — насторожился отец ключарь. — Уж не Никита ли Акоминат, братец афинского митрополита? Знаю, он там какую-то хронику валяет, даже часть ее пускал в продажу. Воображаю, что он там кукарекает! Какие там перлы низкопоклонства или черной ненависти!

Вражда Евматия и Никиты, двух действительно выдающихся людей тогдашней Византии, отнюдь не утихомирилась. Денис хотел вступиться за Никиту, но Макремволит его остановил:

— Молодой человек! — хотя и сам Евматий был ненамного старше своего собеседника. — Получили вы у нас образование и ступайте с миром к себе на родину. — Евматий явно считал, что Денис один из тех христианизированных варваров, которые получают в столице столиц веру и благословение и возвращаются к своим племенам, чтобы стать иерархами и вождями. — И нечего указывать пальцем на наши многочисленные недуги, расковыривать наши язвы. Сами знаем, насколько мы неорганизованны, противоречивы, бесталанны и вообще слабы духом!

Впрочем, он быстро успокоился, подоткнул за пояс полы ряски и спустился куда-то под прилавок. Там он долго копался и наконец извлек книжку в деревянном переплете, обрезанную в четверть листа — довольно крупный формат. Что-то знакомое было в этой квадратной книжице.

— Узнаете? — улыбнулся отец ключарь, сдувая пылинки.

Денис пожал плечами. Пергамен здесь был хорош, но размер крупноватый для его непосредственной задачи.

— Это бывшее Евангелие Апракос, помните, в Энейоне, гм-гм, мы присягу приносили.

— Да разве можно святое Евангелие, — изумился Денис, — обращать в палимпсест?

— Оно написано еретической рукой, — объявил Евматий. — Рука без благодати его писала, поэтому оно не может считаться святым. Конечно, можно его вычитать хорошенечко и зловредные места, коли найдутся, вычистить, поправить. Но нашему грешному брату, удрученному леностью и недомыслием, легче выскоблить все подряд…

— Да разве можно, разве можно… — В Денисе проснулся археолог, любитель древностей. — Да и шрифт был там редкий, я помню, четвертого века, эпохи самого Константина!